Форум » Слэш. » Мне больно, значит - я живу; мини, R за пейринг, Каспиан/дерево, Каспиан/Питер, angst. » Ответить
Мне больно, значит - я живу; мини, R за пейринг, Каспиан/дерево, Каспиан/Питер, angst.
Moura: Автор: Moura Название: Мне больно, значит - я живу. Фандом: Хроники Нарнии. Пейринг: Каспиан/дерево (да, это не обман зрения). Рейтинг: за странность пейринга – R. Жанр: angst Размер: драббл. Изначально, когда наш маленький, но достаточно для того безумный фандом пробило идеей об этом пейринге, мы дружно сошлись на стёбе, ибо что же ещё здесь напишешь? Но тогда всё было бы слишком просто, и я решила не облегчать себе задачу).
Ответов - 1
Moura: Когда-нибудь мир опомнится и поймет, что нельзя мучить тех, у кого нет уже ни сердца, ни здравого смысла, а одна лишь память, память, память. Но пока – некая высшая сила настойчиво выкачивает последнюю жизнь из глаз, в которых вместо черного огня – уже только тлеющие угли. И эта последняя жизнь тоже готова покинуть, утечь сквозь ресницы – и, последним выдохом сорвавшись с губ, оледенить их навсегда. Силы на исходе. Алая, с болезненно-желтыми всплесками пелена, искристая, за стенами век, на секунду застилает глаза, и Каспиан, резко выдохнув, спасительно хватается руками за ствол ближайшего дерева. Привалившись к нему спиной, откинув голову, бессильно и слабо сжимает кулаки. Всё забрано. Год, от лета до лета, от солнца до солнца, медленно выжигается внутри всё живое. Каждый из дней стоит ему очередной капли сознания, и скоро нечего будет отдавать во имя дотерпеть. Скоро терпеть станет невозможным, когда всё живое иссохнет. И он думает, что, может быть, это будет прекрасная смерть – освобождение. Свобода от насилия над собой, когда надо говорить с приближенными, не видя лиц – только белые размытый контур, когда надо есть и пить без вкуса и запаха, без желания насыщения, с ненавистью к еде, которая дает силы на очередной водоворот бесполезного дня. На очередную пустоту. Этой ночью за облаками не видно звезд, и Каспиан рад. Ненависть к светилам и звездам, ненависть к тому, что может соединять его с другим миром, - ещё один способ выкачивать последнее. Люди говорят: ненавистью можно жить, говорят: она дает силы, когда других нет. Но Каспиан точно знает, что это не так. Он ненавидит многое и многих – всех, кроме одного – но это не дает сил. Впрочем, может быть, потому, что есть чувство, которое даже в этой вакуумной пустоте – больше и страшнее ненависти? Люди называли бы это – любовь, но Каспиан понимает, что убийство нельзя называть любовью. В ветвях, над бессильно откинутой головой – шелест листьев, еле ощутимый ветер, легкая прохлада, остужающая горящую кожу. Правильно. Всё горит. И этот ветер, касающийся кожи, так молниеносно, против воли и желания, вдруг напоминает чужое дыхание, долетающее до губ, что лицо искажается гримасой полу-рыдания, полу-гнева, и Каспиан, рыкнув и всхлипнув, поворачивается к стволу лицом и, царапая кожу на ладонях, с силой прижимая руки, ведет ими по коре, будто пытаясь ухватиться, когда держаться больше – не за что. И, прячась от ветра-дыхания, он все сильнее жмется к спасительному древесному теплу. А потом, внезапно отстранившись, медлит секунду – о, если бы кто-то мог видеть это безумие испуганных глаз – и вжимается лицом в жесткую кору, поводит головой – так, что чувствует, как жжет огнем кожу там, где она, гладкая, становится сплошь – царапина и – моросью – капли алой крови. Каспиан, улыбаясь – да, да, ещё немного, ещё неточно, вот сейчас – резко проводит по коре губами. Там, где лопнула тонкая кожа, он боли не чувствует – только густую каплю, металлическим – ощущаемым – живым теплом стекающую между губ. И он впервые за невыносимо долгое время чувствует вкус. Хотя бы – крови. И шальная, безумная, страшная радость заполняет всю пустоту внутри каменного мешка, которым стало его тело. Боль – там, где содрана кожа – это знак, что он ещё живет, что в нём – оказывается – ещё осталось тепло собственной крови, что жизнь ещё теплится внутри обессилевшего тела, и что тело это – да, да – ещё может чувствовать. Что он сам – ещё может смеяться – хрипло, отвыкнув, ломко – сумасшествием. Что он сам ещё может – жить. Тонкие гибкие ветви, дрожа под ветром, обвивают его, не отпуская, обнимая. И Каспиан облегченно выдыхает – как человек, которому отменили смертный приговор. Там, в листве, над головой и у самого лица, что-то шепчет – неуловимо и ему одному понятно: ты ещё можешь жить, ты знаешь. Ты ещё можешь почувствовать – только разреши. Ты ещё можешь – о, так много. И так много я могу тебе дать. Только – плата. Так нужно живое тепло, Человек, так нужно живое алое тепло твоего тела. Древним деревьям Нарнии – века. Они жили, умирали, воскресали, засыпали вновь. Но даже создатель и покровитель её не знал тайны и сути вечнозеленых крон. Никому не было ведомо, что в самом сердце, в сокровенной глубине, живет страшное, темное, вечно жаждущее жить начало не живого и не мертвого древа. И всё, что нужно, чтобы проснуться ото сна – лишь адамова кровь. Так много темных сердцевин в невинно-светлом краю. Может быть, это тоже – плата. И Каспиан, слушая пугающий и обещающий шепот, улыбается в листву, всё сильнее прижимаясь лицом и телом к стволу, под корой которого чувствует родное и понятное – пустоту, которая жаждет быть заполненной жизнью. И он знает, что надо делать. И что-то первобытное, дикое скручивает жгутом всего его изнутри, и это нечеловеческое желание – нечаянная радость. Я чувствую, а, значит – я живу. Он, обхватывая ствол руками, царапает губы в кровь. И то, что он отдает багряным теплом – для жизни неживого, жизнью же к нему и возвращается. Ощущением того, что что-то, наконец, трогает. Так я смогу тебя дождаться. Теперь я знаю, откуда брать силы. Ты только – не пугайся потом израненных губ, что будешь целовать. Иногда надо жертвовать, Питер. Иногда надо жертвовать.
полная версия страницы