Форум » Слэш. » Бойтесь своих желаний, ХН: ПК, R, слэш, мини, Питер\Эдмунд. » Ответить
Бойтесь своих желаний, ХН: ПК, R, слэш, мини, Питер\Эдмунд.
Moura: Автор: Moura Название: Бойтесь своих желаний. Фандом: «Хроники Нарнии: принц Каспиан» Пейринг: Питер\Эдмунд. Рейтинг: R Размер: мини. Саммари: Эдмунд всё видит, всё понимает, всё знает – и это только ускоряет ход болезни. Сон наяву – жизнь Питера. И этот сон – шанс Эдмунда. Единственный. Последний. Лихорадочный. Посвящение: TerryBolger, для вас. За ваше умение понять и прочувствовать. За все слова: за Питера, Эдмунда, Каспиана, Точку невозвращения, муку, всепоглощающую любовь. Я преданна другому пейрингу, и не смогу отступиться от своего даже здесь, и хотя мой шанс Эдмунду – одна боль, это все-таки шанс. А если не шанс – то хотя бы минута болезненного счастья. Предупреждение: инцест. И еще: никаких посягательств на творчество Льюиса. Только кинон и фантазия автора. Третий после Не-на-всегда и Ирреальности фик цикла.
Ответов - 2
Moura: - С Питером творится что-то не то. Что-то неладное. – Сьюзен поставила чашку на стол и подняла глаза, посмотрев поочередно на Эдмунда и Люси. – Разве вы не замечаете? - Да, он стал очень странный после возвращения из Нарнии… может быть, ему просто было жалко возвращаться? – Люси заправила за ухо темно-рыжую прядь и вопросительно посмотрела на старшую сестру. - Но нам всем было жалко, - возразила та. – Эдмунд, а что ты скажешь? - Скажу, что мы опаздываем. Сьюзен сузила глаза, покачала головой и, подхватив пиджак, вышла в коридор. Люси ушла за ней. Он пожал плечами. А что он мог сказать? Правду? Худшее наказание из всех возможных – это кара помнить вечно. Помнить вечно что-то настолько страшное, однажды изнутри уже раз убившее, что каждое последующее воспоминание – ножом по зажившему, ножом по зажившему. Рваная рана, посыпаемая солью – Он столько мечтал увидеть глаза Питера именно такими – с такой, с самой глубины выплескивающейся, нежностью, с таким болезненным страхом невозвращения, с такой жаждой испить, в последнюю секунду испить всё до капли – но, увидев, проклял тот день, когда впервые этого возжелал. Увидев этот взгляд обращенным не к себе. Увидев… Это был бы поцелуй. И Эдмунд даже знал, каким он был бы – нежный, влажный, влекущий утонуть-забыться-умереть. Был бы, если бы Аслан не сказал – точкой – то «Пора». Питер смотрел именно так, как хотел того Эдмунд. На Каспиана. Воистину: бойтесь своих желаний – они исполняются. Но чего теперь можно было бояться? Эдмунд не помнил, когда это началось. Невозможно определить первую секунду, первое неосознанное желание, первый приснившийся поцелуй, первую – стыдом-удовольствием – сцену, прокручиваемую в голове по ночам, когда истома накатывала волной, и он уже не мог контролировать себя. Короткие резкие движения рукой на секунды заменяли блаженный рай, нарисованный фантазией. Почему Питер? Эдмунд не знал. Питер был всем. Квинтэссенцией невозможного совершенства. Питера хотелось видеть, слушать, касаться. Хотелось подчиняться, хотелось любить, хотелось… Но в какой-то момент братской любви стало мало. От этой точки невозвращения Эдмунд отталкивался уже второй год. Без результата. С болью. С дрожью. Ведь Питер только его. О, бойтесь своих желаний… Он хотел, чтобы Питер полюбил так же, как полюбил он? Так и случилось. … Эдмунд, по просьбе Сьюзен, пошел искать Питера вокруг усыпальницы, превращенной ими в крепость. Куда тот мог деться ранним утром, Эдмунд смел только догадываться, но даже догадки были бы лишь догадками, если бы не обнаружилось еще и отсутствие принца Каспиана. Проклятого Каспиана, надменного Каспиана, лицемерного Каспиана, не желавшего признавать превосходство Питера. Эдмунд повернул на задний склон – и схватился за выступающий камень, чтобы, крепко зажмурив глаза, не упасть – не помешать. Сердце перестало биться. Он весь был зрение. Он весь был глаза, что видели, как Питер, положив руки на плечи Каспиану, целует его и позволяет целовать себя. Уже тогда Эдмунд знал, каким может быть этот поцелуй. Он слишком часто его представлял. Он не знал, почему сохранил эту тайну. … Да, правду. Эдмунд знал эту правду, и она кислотой выжигала его изнутри, просачивалась сквозь все барьеры морали, любви, терпения. Казалось, так ненавидеть и желать одновременно просто нельзя. Питеру никогда туда не вернуться. Никогда вновь не позволить тому целовать себя. Никогда больше не изгибаться под тяжестью чужого тела (о, Эдмунд знал, куда ушел Питер последней ночью), никогда не прошептать горячими губами имя, равное жизни. Ни-ког-да. Это наполняло Эдмунда темной, искристой, кипящей радостью. И дикой болью – он знал, каково подобное, на себе. И дикой ревностью – он знал, что возвращение дало тело, но не вернуло Питера. У Эдмунда был секрет: Он подсматривал. Вполне невинно. Сначала привычка Питера одному уходить на чердак и запираться там на часы раздражала и вызывала непонимание – у всех, кроме него. Потом все успокоились. И снова - только не он. Видя, как скрывается наверху Питер, Эдмунд шел следом и, садясь на пол у двери, запертой изнутри на ключ, припадал к замочной скважине. И ему не было стыдно. С такой болью не бывает стыдно. Питер читал. Питер разговаривал – тихо, невнятно – с пустотой. Проваливался в сон. Шептал. Звал. Эдмунд дрожал, до крови кусал губы, беззвучно рыдал и был зол. Он хотел его. Он хотел его каждую минуту. Он любил его вечность. Невыносимо. Бойтесь своих желаний.
Moura: Эдмунд сначала не придал значения тому, что в очередной раз не услышал поворота ключа в замке. Не обратил внимания. Питер был прекрасен во сне. Эдмунду хотелось подойти, смахнуть со лба золотую челку, коснуться губами скул, век, губ – запретно-манящих, хотелось так много, прямо сейчас, немедленно… Он, закусив губу, опустил голову и вцепился рукой в ручку двери. Которая, скрипнув, поддалась. Может ли сердце останавливаться дважды за жизнь? Горячий обволакивающий туман пеленой застил глаза. Эдмунд вошел тихо, и, осторожно ступая, подошел к креслу, в теплой глубине которого спал Питер. Всё было слишком так, слишком хорошо для того, чтобы быть явью, и потому ничего не пугало. Рисковать было нечем, терять же нечего было уже давно, еще с той минуты на склоне. И Эдмунд, прикрыв глаза, медленно наклонился и коснулся приоткрытых, мягких губ брата. И те дрогнули. Он его любил. Он его безмерно любил. Он ненавидел то, что прощал – Каспиана, поцелуй на восходе, шаги по ночному коридору замка – по одной простой причине: зависимость всегда смертельна. Его же зависимость от Питера была не просто смертельна – она была жизненной необходимостью. То есть – всем. Жизнью без жизни. … Эдмунд распахнул глаза – ледяной страх сжал сердце – и, выдохнув, снова закрыл их. Он так и знал. Он ожидал этого. Этого невидящего бессмысленного взгляда, этого безразличия, этой отрешенности, этого страшного, холодящего кровь «Мне все равно» в каждом вздохе. Этой вседозволенности – бери, если хочешь. Бери чужое. - Питер? - Да, Эд? – и голос был таким ровным, лишенным тона, что Эдмунду захотелось отхлестать брата по щекам, но он только с силой сжал подлокотники кресла. Когда ты говоришь себе: сейчас или никогда, ты всегда уже точно знаешь, что выберешь. Это был шанс. Это была возможность ухватить хотя бы кусок невозможного счастья. Это могло успокоить его манию. Или разжечь её еще больше – но времени думать больше не было. И, втянув воздух, Эдмунд закрыл глаза и накрыл рот Питера поцелуем. Как давно это было в последний раз. В другой жизни. Губы требовали, просили, пили желанное до конца – и Питер позволял это, не отталкивал, отвечал. Впрочем, это Эдмунд предвидел тоже. Он скользнул губами ниже, по подбородку, к шее, лаская кожу языком, целуя и забывая, что это реальность – так просто было об этом забыть. Питер откинул голову, с его губ сорвался тихий, просящий стон. Нервные пальцы не слушались, Эдмунд никак не мог справиться с дрожащими руками, расстегивая на Питере рубашку. По полу с тихим звоном посыпались пуговицы – сорвать оказалось быстрее и легче. И - Питер наклонился, обхватил ладонями лицо Эдмунда, и, подняв его голову, посмотрел ему в глаза сквозь полуприкрытые веки, Его глаза тоже темные. Если расфокусировать взгляд или смотреть сквозь ресницы, то глаза его могут показаться теми черными безднами на белом, загорающемся алым лице. и, медленно опустив голову, поцеловал его. Эдмунду показалось, что остановившееся сердце разорвется. Столько было много даже для него. О люби меня. О люби меня. Эдмунд стянул Питера на пол – тот позволял ему целовать себя, ласкать себя, быть невозможно рядом, и это было главное. Эдмунд не помнил, как избавлялся от одежды, как лихорадочно водил губами по теплой, атласом, коже. У него было только одно стремление – брать и отдавать, брать желанное и отдавать в ответ все, на что он мог быть способен, все, чему в своих снах учился, всю нежность, всю иступленную страсть. Питер кусал губы. Всё почти так же. Эдмунд провел ладонью по груди Питера, цепочкой коротких поцелуев прорисовал дорожку вниз от живота и, помедлил долю секунды, захватил губами горячую, требующую плоть. Питер втянул живот. Короткий стон разорвал густую тишину. Эдмунд ласкал языком, губами, пальцами, ласкал и чувствовал, что сердце обуглилось и испепелилось. Всё это было. Происходило сейчас. Теперь было не жалко умирать, если бы пришлось. Только… Эдмунд чувствовал, что – скоро, близко, сейчас… Питер втянул воздух сквозь плотно сомкнутые губы и, запустив руку в волосы Эдмунда, прижал его голову ближе. И, вытянувшись в струну, выдохнув и обессилев, прошептал: - Касс-пи-ан… К горлу подкатила тошнота. Трижды сердце останавливаться не может. - Не прощу. Никогда не прощу, - и, стиснув зубы, Эдмунд отстранился, отодвинулся и, сжавшись, свернувшись клубком, беззвучно зарыдал. Жаль… Питер придвинулся к нему и прижал голову Эдмунда к своей груди, гладил по волосам, молчал и смотрел в сторону. Всё тем же – невидящим, зеркальным – взглядом. Эдмунд оттолкнул его и, резко вскочив на ноги, отошел. Взгляд искрился. Злом. Он смотрел на Питера. Желанного, невыносимо влекущего Питера и понимал, что ненавидит его, а больше, чем его, только себя. Дыхание рвало грудь. Питер смотрел на него, не отводя взгляда. Близкий – и настолько вне досягаемости, что хотелось кричать, топать ногами, бить кулаками о стену. Но Эдмунд только смотрел и тяжело дышал. И сознание наполнялось новым, душным, придавливающим к земле словом: Ук-ра-ден-но-е. Счастье, желание. Питер… Чужая вещь, лежащая на открытом месте – можешь подойти и забрать. И никогда не возвращать. Или попользоваться и положить на место – одолжил и вернул. Он для Питера – связующая нить между прошлым и настоящим, между той жизнью и этой не-жизнью, способ не забыть, возможность снова почувствовать – не человека, ощущения. Иначе можно окончательно сойти с ума. Эдмунд украл, но не успел даже присвоить украденное. Пре-да-тель. Пре-да-тель. Ты же любил его. Ты же… - Не могу, не могу… - Эдмунд сжал ладонями голову и зажмурил глаза, - не могу… Он никогда не будет его и для него. Он всегда будет только – Каспиана. Потому что знак принадлежности, чьей-то собственности, горьким вкусом чувствуется на его губах, черной тенью видится в его глазах, лежит отпечатком чужих рук на его теле. Ты посмеешь воспользоваться отсутствием того, Эдмунд? Но ведь у тебя – только жизнь. Годы. А у них – вечность. Вор – это тоже тяжело. Это тоже – цена. За поцелуи-стоны-дрожь. Иногда слишком высокая. Скупой платит дважды. Ради Питера. Только ради Питера. Теперь уже – только ради Питера. Чтобы он не забывал губ на своих губах, касаний на своей коже, страсти-существования. Чтобы он помнил, чтобы, не забыв, мог принести это тому, когда придет их время. То есть, когда наступит вечность. Бойтесь своих желаний.
полная версия страницы