Форум » Слэш. » Вне, Хроники Нарнии: принц Каспиан, R, слэш, миди, Питер\Каспиан, упоминание Питер\Эдмунд. » Ответить
Вне, Хроники Нарнии: принц Каспиан, R, слэш, миди, Питер\Каспиан, упоминание Питер\Эдмунд.
Moura: Автор: Moura Название: Вне. Фандом: фильм «Хроники Нарнии: принц Каспиан» Пейринг: Каспиан\Питер, упоминание Питер\Эдмунд. Рейтинг: R Размер: миди. Саммари: Так жить становится невозможным. И наступает момент, когда одному их них нужно выбрать: часы сейчас, немедля, и тогда – никакой надежды на будущее. Или – ожидание вечности с её хрупкой, призрачной, но все же существующей надеждой. Но смысла выбирать – нет. Он все решил. Иначе они оба сойдут с ума. Счастливого конца нет. Но надежда - со всем её ужасом не-грядущего - есть. Посвящение: В благодарность тебе, Dracena. За все твои слова. За то, что я в себя стала хоть каплю больше верить. Любимые, ~Madame~, TerryBolger, Margo Snow., Le zephire de vanille, Sky Marley, Nadalz – вам. В благодарность. Всем, у кого – по-прежнему – кругом голова от упоминания вместе двух имен. Всем, кто читал предыдущие четыре фика. И еще: никаких посягательств на творчество Льюиса. Только кинон и фантазия автора.
Ответов - 4
Moura: Ждать – это пытка. Ждать вечно – проклятие. Но всегда есть право на последнее «но». Каспиан запустил пальцы в волосы и, выдохнув, закрыл глаза. Сначала была тоска – неизмеримая, поглотившая всё, всего его, серая, бесцветная. Потом был гнев - дикий, яростный, сметающий любую преграду на своём пути: Вечность! Пусти меня к нему! Потом была надежда – ведь не может же так быть бесконечно, столько жестокости – много даже для этого мира. Для любого мира. Потом вдруг – безразличие ко всему. Совершенно ко всему, и он уже никого не просил – ни о чем, а только жалобно повторял «Вернись ко мне, вернись ко мне…» Потому что надо было как-то жить и выживать, чтобы сохранить, не забыть, а потом – встретить. Сейчас была жажда. Делать, искать, не бросать всё так – без выхода, с одной только призрачной, блеклой надеждой, которой хватало только сначала. Потом и её стало слишком мало, чтобы заменить живого, осязаемого, необходимого Питера. И Каспиан решил, что найдет выход. Потому что выход обязан быть. Потому что если выхода нет, значит – этот мир решил погубить их обоих. Значит – они умрут. Выход обязан был быть. Выход есть из любого лабиринта – Каспиан помнил это с самого детства. Просто надо искать. Но мир действительно над ними шутил – жестко и иронично, обволакивая и топя, смывая попытки и волной набрасывая отчаяние: нет, ничего не получится. И тогда Каспиан вспоминал – Питер медленно потянулся к нему губами, и, наклонившись, Каспиан накрыл его рот поцелуем, нежным, легким – не спугнуть, только бы не спугнуть. Но это не его, а Питера, руки начали расшнуровывать рубашку, водить ладонями по шее и груди, и – нет, не его, не Каспиана, губы шепнули: «Я не боюсь. Правда». И он выдохнул, улыбнувшись – о, как он любил, как, кажется, уже тысячелетие он его любил… … и тогда возвращалось безумное, страстное желание что-то сделать, вернуть или вернуться, обмануть проклятое не-на-всегда. Но ничего не получалось. О, мир по-прежнему над ними шутил. До бессознания. В книгах – даже самых древних, самых мудрых, наполненных самой сильной магией – ничего не было – а он так надеялся! – о том, как переступить через каменное, сдерживающее «навсегда». Не помогали свитки мудрых. Не помогало ничто. Пытка становилась невыносимой. Не спасало даже – Они оба совершенно не знали, что делать. Но знание, кажется, было и не нужно – что-то внутри, плавящееся, первобытное, проснувшееся, подсказывало, что и как должно быть, и поцелуи и прикосновения, отдаваемые по наитию, возвращались сторицей. Каспиан узнал, что, если коснуться языком ямочки рядом с ключицей, Питер забудет обо всем на свете. Каспиан узнал, что Питер может быть отчаянно, болезненно, надрывно нежен. Каспиан узнал, что… … Всё упиралось в основателя и покровителя. Вся мудрость древних тысячелетних свитков вела к нему. Каспиан оперся руками на стол и тяжелым взглядом окинул стопки книг и горы пергамента – да, он пойдет к Аслану. Чего бы ему это не стоило. Ведь ничего страшнее настоящего быть уже не может. Если только будущее. Но будущего у них может никогда не быть. И всё снова упирается в «никогда». Каспиан тихо застонал. Но Аслана ему искать не пришлось. В каждом мире великие знают, когда появляться и когда уходить. Каспиан повернул за задний склон усыпальницы – памятный, режущий по незаживающему, но притягивающий, зазывающий – здесь он целовал тебя, здесь он был с тобой. И увидел Аслана, чей взгляд – как когда-то его, Каспиана, измерял горизонт, но – не искал ответов на не-вопросы. От неожиданности он закрыл глаза, приказав себе выровнять ритм сердца – удивительно, что оно еще бьется. Нет, ему никогда не привыкнуть к способности Аслана появляться из ниоткуда и исчезать в никуда. Да, конечно: как все велики любого мира. Да, он искал его. Но, кажется, Аслан знал об этом, как - загадка-не загадка, ибо Каспиану давно пора смириться с тем, что покровитель Нарнии всё знает, всё видит и – всевластен. Зачем ты забрал у меня Питера? - Вы бы никого не видели, кроме себя, Каспиан Десятый. Он, широко раскрыв глаза, поднял голову и посмотрел на Аслана. Конечно, разумеется, вне всякого сомнения, тот знает каждую его мысль – высказанную или же нет. Высказанную или же… - Я знаю, зачем ты искал меня. Я пришел сам. Говори. Каспиан выдохнул и вскинул голову: сейчас или никогда – не существовало. Было одно никогда, через которое необходимо было перешагнуть. - Ты всё видишь и всё знаешь, - начал он, не сомневаясь ни в одном своем слове, - но если ты так силен и мудр и если не слеп, - перехватило дыхание, - то не можешь не видеть: мы оба больше не в силах жить так. Верни мне… - Нет. Мир стал плоским. - Потому что, юный король, ничто не повторяется дважды. - Но это же су-ще-ство-ва-ние, - сказал он упрямо, не слыша и не слушая, зная только свою – на двоих – правду. И будучи твердо уверенным – выше этой правды ничего нет. - Чего же ты хочешь? И, вскинув голову - то самое «сейчас или никогда» - с вызовом: - Ты знаешь. Верить – половина удачи. *** Пыль кружилась в столбе солнечного света, заливавшего чердак. Питер, повернув голову, следил за их кружением. Одна, вторая, третья – бесконечное количество. Что-то родное было в этой бесконечности. - Питер, - Эдмунд приподнялся и, повернувшись к Питеру, заглянул ему в лицо, - а если бы ты мог сейчас… прямо сейчас…, - приглушенно: - вернуться туда… ты бы вернулся? Он вынес бы даже молчание, но - Питер, не поворачиваясь, вдруг звонко рассмеялся, откинув голову – радостно, чисто и – безумно. Эдмунд отвернулся и закрыл глаза. Последняя надежда сгорела вслед остальным.
Moura: *** - Желания мало, молодой король. Нарния – мир, в котором учатся. Жить, понимать и – выживать. Питер научился и ушел, а всё, что он оставил здесь – память и миф. Миф и память. - Но я – не миф! – Каспиан шагнул вперед, прижимая сжатую в кулак руку к груди. – И Питер – не миф! И мы… наше… нет, не миф! Аслан повернул гордую, венчаемую царственной гривой голову и посмотрел на него, как смотрят на неразумных детей – с жалостью и невозможностью. И, в самой темной глубине, с… - Если ты так мало смог вытерпеть – не миф ли? – И отвернулся снова. - Это не проверка, - сквозь зубы процедил Каспиан. Он не боялся Аслана, он не боялся ничего, потому что, всё могло его уничтожить, уже давно сделало своё дело, - это убийство, это… за что ты ведешь нас к смерти? - За то, что вы – ты и он – всё еще не можете понять, нужно ли вам – ваше, по праву или же нет. Нужно ли оно или же – только сны… - Ты всё знаешь, - медленно начал Каспиан, - значит, знаешь, что сны – это только пытка. Что я бы отдал вечность за одну минуту. Что Питер отдал бы тоже. Я – это – знаю. Знание – вторая половина удачи. *** Эдмунд кладет голову Питеру на грудь и закрывает глаза. Внутри так пусто, что нет даже слов для успокоения, для жалости к себе, для покаяния. Для никому ненужного покаяния. Он знал, что всё будет так. С первой секунды первого касания, с того самого – в пустоту – взгляда, с того – лезвием – «Касс-пи-ан…». Но иногда Эдмунд забывал, что согласился платить. Иногда он забывал, что для Питера нет настоящего. То есть, нет его, Эдмунда. Иногда он забывал, что сердце, столько раз останавливавшееся, больше не может биться, а, значит, болеть – но оно болело нестерпимо, жгло грудь и воспаляло то, спрятанное на самую глубину, - «Он не мой. Не мне». Эдмунд поднял голову и, посмотрев в лицо Питера, наклонился и поцеловал его. Еще он иногда забывал, что у них – годы. Или – ничего. *** - Твой выбор будет слишком тяжел, Каспиан десятый. – Голос Аслана, ровный, глубокий, наплывал и окутывал. - У меня больше нет выбора, только… только цель. - И ты готов отдать без малого всё? За минуты или часы, подумай: за минуты или часы. Всего лишь. Всего лишь – в сравнении с той вечностью, что – надежда. - Не надежда, а наказание. Я выбрал, я уже так давно выбрал, что… - Каспиан выдохнул и закрыл глаза. – Всё. Я всё отдам. - Даже надежду? Даже вечность? - Всё. - Ты подумал хорошо? Губы Каспиана скривились в ломаную линию. - Но помни: ты выбрал сам, и выбрал за двоих. … «Останься» - и, попросив, он сделал выбор, когда выбора не было. Тело Питера было еще чуть по-мальчишески угловатым, движения нервными, порывистыми, ломкими – он стремился и он боялся. Но бояться было нечего – они чувствовали, и чувствовали оба. Воздух трещит по швам и отрывки его плавятся, спадают на кожу, опаляют её, а губы скользят все ниже и ниже, ниже и ниже, остужая и снова – еще больше – распаляя жар, клубящийся где-то внизу живота. Они оба откуда-то знают, что нужно делать… - Что мне нужно сделать? - Ничего. Только быть готовым, молодой король. - Я готов. – И что-то цепкое и смертоносное отпустило его изнутри. Ночь уступала рассвету, отходила в сторону, уже позволяла голубеть полоске неба, но всё равно страшила и манила – бесконечностью и в бесконечность. Каспиан дрожал – не то от холодящего кожу воздуха, не то от ожидания или страха, что опять ничего, ничего будет, и тогда – смерть, ибо так больше нельзя, выше сил и воли… - Даже мне не дано зачеркивать правила. У вас будет один день и будет одна ночь в остановившемся в обоих мирах времени. Но помни: это станет концом. Эти часы сейчас – и не-вечность навсегда. Забудь про надежду. - Я сказал, что решил, - твердо произнес Каспиан, подняв голову. – Это лучше небытия и лучше безумия. И время перестало течь. *** Питер сначала не узнал, не увидел, не понял. Слишком похожим на обман, на последнюю точку безумия выглядел расходящийся под ногами тротуар, рассыпающаяся в пыль улица. Слишком сумасшествие – мощеная булыжником площадь, арка в стволе векового дерева и… Если бы он дышал, то дыхание остановилось бы навсегда, но дыхания давно не было – последний вздох остался там, за этой аркой, под вечнозеленой кроной, в руке, в которую он вложил меч. На губах, которые прошептали, что сохранят. Меч, вздох, жизнь, смерть – всё. Вплоть до возвращения. До невозвращения. Питер точно знал, что это сон. И поэтому легко шагнул вперед.
Moura: *** Аслан исчез. Показав реку, в которую можно войти дважды, отошел в сторону. Два молодых, но давно проживших жизнь бесконечно юных короля решили, что день и ночь заменят им всегда. Он не стал переубеждать. Он слишком много знал и понимал. Может быть, знай он меньше, он бы не предложил такого выбора. Но – выбор был сделан, когда выбора не было. Когда ничего уже не было. Питер не увидел – почувствовал, как за его спиной сомкнулся проход. Это был прекрасный, слишком прекрасный сон. Настолько, что он не поверил в него и, повернувшись к Каспиану, нервно, с дрожью, улыбнулся и спросил: - Ты мне снишься? Каспиан молчал. Молчал и смотрел – нет, не смотрел, пожирал глазами, трогал взглядом, вдыхал, жил. Он пытался что-то сказать - и не мог. И, не сумев высказать, сделал три шага вперед, к Питеру, - о, только быть рядом! – и, обхватив ладонями его лицо, припал к губам поцелуем – жаждой, просящим, пьющим – утоли. Питер ничего не понимал, кроме того, что спираль вечности вдруг развернулась в прямую линию, на которой негде разойтись, и потому они оба здесь. Он не ответил на поцелуй – его губы только, чуть дрогнув, приоткрылись, чтобы впустить теплый вдох. Дыхание вернулось к своему владельцу. - Здесь, ты здесь, я не верил, я до самого конца не верил, я так боялся, это было страшно, так страшно – что он пообещал, а ты не придешь, что только время остановится навсегда, и я даже не смогу тебя ждать, что… - Каспиану не хватило дыхания и, не договорив – и не нужно было - он закрыл глаза и прижался лицом к щеке Питера. - Я не понимаю, я ничего не понимаю, ты не снишься мне?.. Каспиан, подняв голову, заглянул в глаза Питеру. Он думал, что видел страх в зеркале все прошедшие дни и недели. Оказалось – он видел страх только теперь. Если ты – сон, я лучше умру, чем проснусь, потому что такое истязание мне не вытерпеть, потому что ты же для меня – больше жизни, и, главное, не говори, что я проснусь, что… - Питер, - шепотом, с дрожащей улыбкой в углах губ, - ты меня простишь? - За что? – хрипом. - За вечность. Они не снимали – стягивали, рывками срывали одежду, забывали вдыхать или выдыхать – и дышали друг за друга. Казалось, если хоть каплю промедлить, всё рухнет, обрушится, и смерть под обломками – под снами, желаниями, не-возвращением – будет мучительнее, чем любая вечность. О, её они уже не боялись. Они обвели своё не-на-всегда вокруг пальца. Питер опустился на постель, потянув за собой Каспиана, и не сдержал стона – тяжесть этого тела, легкая ему, казавшаяся невозвратимой, блаженная, всезащищающая – о, Питер почти забыл её, почти забыл, каково это – когда губы Каспиана, мягкие, нежные, скользят по его телу – быстро, быстро, успеть, урвать. Сильные руки переворачивают его на живот и он закрывает глаза. Горячая ладонь скользит по спине и ниже, ласкает и готовит. Тело отзывчиво, послушно, жаждет… Каспиан накрывает его собой и шепчет что-то нежное, тихое – как затишье перед бурей, которая снесет на своем пути всё. Ожидание. Сны - и пробуждения, холодный, липкий пот. Ирреальность. Невозможность. Отдачей-требованием, огнем, не больно, нет, ему не больно, ему очень, очень, смертельно хорошо. Губы Каспиана вжались в его плечо, ладонь – тяжелая, горячая – легла на спину. Вдох разрывал легкие, непереносимым звоном отражался от стен. Сейчас, да, еще секунда, еще секунда, господи, пускай он… И жаркий ком внутри разлетелся в пыль. Питер зажмурил глаза, задохнулся и так и не понял, чей низкий и протяжный, полу-всхлипом, стон пронесся по комнате. Так, что всё тело было – судорога удовольствия, пустоты – и наполненности. Питер, наклоняясь над Каспианом, смотрел ему в глаза. Жил в них, захлебывался и не желал иного, потому что жить секундой, растянувшейся на безвременье, стало привычкой. - Я не верю, - шепнул он. - Вот что? – Негромко спросил Каспиан и, подняв руку, провел кончиками пальцев по его губам. - В это, - настойчиво, стараясь сохранить голос от срыва, выдохнул Питер. - Но это есть. Это есть, есть ты и есть я и… разве тебе – мало? – И в глазах плеснулось что-то, чего Питер не разглядел. Или побоялся разглядеть. - Наоборот, слишком много. Как ты это сделал, что надо было сделать? Я… Каспиан… Выбор за двоих – отсутствие всякого выбора. - Помнишь, я сказал, что буду ждать, что всё это – навсегда? - Я помню… - дрогнувшими губами. - Я ждал, но это было так невыносимо, так… тебе снились сны? – Вдруг, прервал фразу, спросил Каспиан. - Да. Явью. Я их боялся, а потом стал ждать, потому что это же был ты, и по-другому было никак, по-другому я сошел бы с ума, ведь это невозможно – ждать вечность… - И я решил, что лучше не ждать, лучше…, - Каспиан, закрыв глаза и покачав головой, сел на постели, - лучше не жить, понимаешь? Или прожить один день как всю жизнь, за всю жизнь, вместо неё. И Аслан сказал, что есть выход. – Каспиан обернулся. – Если я выберу. Питер почувствовал, как по позвоночнику пробежал ледяной холод. - И ты выбрал, - сипло произнес он. И Каспиан кивнул. Невозвратимость чего-то и невозвращение к чему-то – единственное, от чего можно отталкиваться. Единственное, чего можно бояться. И единственное, к чему можно стремиться. - То есть, у нас ничего, совсем ничего больше нет, кроме этого дня и этой ночи? И – точка, всё, конец?.. Больше не дождаться, не вернуться, не… - Ничего, Питер. - И я не смогу больше тебя ждать, не буду знать, что когда-нибудь – пусть через вечность и навсегда – увижу тебя, не смогу жить – как жил – во сне, потому что сна больше не будет, только пустота, только… - Прости меня. Я же сказал: прости. Но я думал, что ты поступил бы так же, что тоже отдал бы всю эту проклятую вечность, что… Питер! Ведь так было невозможно, нельзя, страшно! Я… Питер опустил ладони ему на плечи и, закрыв глаза, медленно коснулся губами выступающего позвонка на шее. - Ты всё. Сделал. Правильно. Тишина вдруг перестала давить. Он обводит языком контур покрасневших, припухших губ и чувствует прикосновением улыбку, в которой растягиваются губы Каспиана. И благодарит всех богов во всех мирах за то, что не забыл, что всё помнит, что – сохранил, донес, подарил. Сутки – это всего лишь часы. Это всего раз, два, три, десять, двадцать, двадцать четыре – и глухая стена, в которой нет хода. Ты, придумавший время, – пусть это вернется к себе сторицей в расплату. Ты, ничего не знавший о любви и сумасшествии, поделил день и ночь – зачем? Есть вопросы, на которые не бывает ответа. Сутки – всего лишь часы. Время, время, время. Даже остановившееся – оно продолжает быть собой. - Я не могу тебя отпустить. Каспиан ладонями обхватывает лицо Питера, заглядывает ему в глаза, отдает – вбрасывает своё «Мы же не сможем – теперь…» - Я – не – хочу – уходить, - и тело Питера пронизывает легкая, частая дрожь. Потому что если один – уйдет, а другой – отпустит, не жить обоим. Потому что есть жизнь после смерти, но нет жизни после жизни. - Ты знаешь, но ведь вечности тоже не навсегда. – Голубая полоска неба отражается у Питера в глазах. Он вдруг улыбается, и Каспиан видит, что глаза его блестят нездешним, всё обещающим, незнакомым и внеземным – безумным блеском помешательства. - О чем ты?.. Им так нужна надежда. - Понимаешь, вечность – это, оказывается, просто, всего лишь жизнь, - Питер почти смеется, но держится за шею Каспиана так, будто это последнее, больше опоры нет, вокруг – хаос, ничто, и есть только кусок жизни вне сознания, на котором они оба стоят, - она же пройдет, быстро, мимо, а потом, - и он шепчет – слишком отчаянно – чужим голосом: - смерть – это ведь тоже только черта, граница, не знаю, что, но знаю, что за ней, - его глаза смеются, и это пугает Каспиана, - вечность, та самая, наша. Не-на-всегда. И Каспиан, опустив голову, прячет улыбку, потому что только что понял: оказывается, всё было легко с самого начала, а они просто не дотерпели. Надо было – всего-навсего – дождаться черты. Ведь бесконечность тоже должна как-то делиться. На до и после. Не невозвращение и последний шаг. - До не-на-всегда, Каспиан... Жизнь – это очень мало. Совсем ничего. - Я буду ждать… - И, знаешь… - Это не навсегда. Я знаю. Я вне – жизни или того, что потом – так тебя… - Люб-лю… И внутри арки – снова только полоска моря. Каспиан улыбается, слышит колокольный звон, возвещающий, что начался новый день, и думает: этот день он уже прожил. На сотню тысяч лет вперед. Или просто на одну человеческую жизнь. Даже истина в последней инстанции может быть шансом. Если бы можно было… Но выбора нет. И не нужен. И – не хочу. Отпуская в не-на-всегда, можно – ждать. Лю-бить…
Renge: *__* Прочитала все ваши фанфики (которые нашла) по Хроникам Нарнии.. Это шикарно *о* Можете считать меня своим фанатом)
полная версия страницы