Форум » Мультифандомный подфорум. » И дождетесь меня на библеской земле, ОЭ, гет, макси, РА/нжп, от PG до R. » Ответить
И дождетесь меня на библеской земле, ОЭ, гет, макси, РА/нжп, от PG до R.
Moura: Автор: Moura. Фандом: Отблески Этерны, время действия будет колебаться. Название: И дождетесь меня на библейской земле.* Тип: гет. Пейринг: РА/нжп. Рейтинг: от PG до R. Дисклэймер: Всё у Веры Викторовны, и лишь моя фантазия - моя исконно. Предупреждение: Это скорее не главы, а случайные эпизоды макси, которое, возможно, никогда не будет написано. Логического начала и четкого обоснуя они не имеют. Может быть, здесь будет ООС Ворона. Кто знает. Может быть, здесь в героине будет слишком много от Мэри-Сью. Кто знает. Но я просто хочу подарить Мужчине Женщину - именно так, с заглавных букв. И это моя единственная цель. Посвящение: Vivian Foley. *Строка из "Тампля" Лоры Бочаровой.
Ответов - 8
Moura: 1. Ричард вслед за своим эром переступил порог темной комнаты, нырнув в беспросветный мрак, и тут же ткнулся носом в ткань плаща, пахнущую пеплом, порохом и ночью. Рокэ Алва остановился в шаге от порога, как-то по-кошачьи замерев недвижным сгустком тьмы, и оруженосец, не рассчитавший шага, врезался ему в спину. Рука Ворона тут же отстранила его назад. Сначала Дикон не понял, почему они не зажигают огня и не обыскивают комнату, а стоят на месте, ведь дом надо осмотреть, здесь ещё могут остаться люди, чей замысел они сорвали, и только потом, подняв голову и привыкшими глазами вглядевшись во тьму, понял, что искать никого не надо. В темной угловой комнате, еле освещаемой мерцающим факельным светом, падающим в проем двери, был кто-то ещё. Кто-то кроме них. И этот кто-то и не думал бежать – как, впрочем, вообще делать или говорить что-либо. Безмолвная фигура у противоположной стены могла быть статуей или просто причудливой светотенью, но Ричард чувствовал, что это человек, живой человек, хотя даже дыхание его было неслышно. - Огня, юноша, - голос Ворона, тихий, но гулко отозвавшийся в темной пустоте, разорвал воздух. Дикон быстро выбежал обратно в первую комнату, попросил у одного из стрелков Алвы факел и не медля вернулся обратно. Эр, не оборачиваясь, протянул руку и забрал у него источник света. Комната осветилась мягким рыжеватым сиянием. Человек, стоявший напротив, по-прежнему не двигался и молчал. Он явно не испытывал страха, и Ричард было подумал, что на его месте всё же следовало бы бояться. Кэналлийцы Первого маршала Талига почти штурмом брали дом, где должен был планироваться чуть ли не заговор в целях государственного переворота, и милость остаться живым и невредимым могла выпасть отнюдь не многим. Тем более, если делом руководил лично герцог Алва. - Это становится интересным, эрэа. Дикон удивленно воззрился сначала на затылок стоящего перед ним Ворона, жалея, что не может видеть его лица, потом на тонкую тень у стены. Тень приобрела очертания и превратилась в изящный силуэт, укутанный в темный плащ, с покрытой капюшоном, низко опущенной головой – вполне возможно, силуэт юноши, но обращение Алвы наталкивало на мысль о том, что… Тень вдруг сделала шаг вперед. Из-под ткани плаща выскользнули красивые белые руки и, поднявшись к лицу, отбросили назад капюшон. Девушка – а это оказалась именно девушка, остается только гадать, как в этой тени её распознал Ворон – подняла голову. Ричард еле удержался, чтобы изумленно не вскрикнуть. Перед ними стояла Адриана Лиско, дочь одного из вассалов Эпинэ и с недавних пор фрейлина Катари, Окделлу довелось видеть её всего раз, но он хорошо запомнил это лицо. Её спокойствие, абсолютное и полное уверенности в безопасности, буквально поразило Дика. - Я должна была догадаться, что встречу вас здесь, - произнесла девушка и перевела взгляд за плечо Ворона, в проем двери, прислушиваясь к шуму в доме. - Пока что – конечно, кроме вас, графиня – мы нашли здесь только спящих – или якобы спящих – слуг. – То ли успокоил, то ли просто констатировал факт Рокэ. - Не желаете поведать мне, какими ветрами вас занесло в этот милейший дом? - Я бы могла рассказать вам очень много, но, прошу, не сейчас и не здесь. Она действительно просила – так, как должна с просьбой обращаться благородная девушка к благородному мужчине, не унижаясь, а вкладывая в прошение ровно столько мольбы, чтобы оно казалось дружеским и даже теплым. Дикон ещё никогда не слышал, чтобы кто-то так говорил с Вороном. Несколько секунд длилось молчание. Тонкие пальцы Адрианы Лиско с силой сжали в горсти темно-серую ткань плаща. Отблески от факельного огня играли в высоко собранных волосах, делая из них текучую медь, и заставляли малахитово-золотыми искрами вспыхивать темнеющие глаза. Ричард с замираем сердца ждал, что сделает Ворон. С него могло статься приказать арестовать девушку и отправить её в застенок, а дальше её ждала бы только плаха или виселица, но Рокэ Алва какой-никакой, а всё-таки Человек Чести и дворянин, он не позволит себе… тем более, она дочь одного из вассалов Эпинэ, а по матери – дочь кэналлийки, возможно, это ей поможет… Алва оттолкнул Ричарда в сторону, обернулся и коротко бросил: - Тапо! Адриана отступила обратно в тень и, подняв руки – Создатель, мелькнуло у Ричарда, какие у неё красивые тонкие руки, а когда она поднимает их, с локтей сползают вниз широкие рукава платья – набросила на голову капюшон. В дверях появился один из людей Ворона. - Тапо, возьмите ещё двоих и проводите эту даму… - Он повернулся к девушке и выжидающе посмотрел на неё. Адриана смотрела в пол, но, вероятно, по интонации поняла, чего от неё ждут. - К боковой калитке входа в аббатство Святой Октавии, - спокойно и негромко отозвалась она. - Вы слышали, Тапо? - Да, монсеньор. Всё будет исполнено, - и, сделав шаг назад, посторонился, пропуская вперед девушку. Проходя мимо Ворона, Адриана, придерживая капюшон, на секунду замедлила шаг и негромко уронила – так, что слышали только Алва и его оруженосец: - Благодарю вас, монсеньор. Когда-нибудь я хотела бы говорить с вами, - и быстрой тенью скользнула из комнаты. Ворон проводил её глазами до порога дома, а потом окликнул Тапо, пропускающего за дверь двух кэналлийцев и графиню Лиско: - Если с этой женщиной что-то случится, вы ответите мне головой, - и от этого голоса, слишком спокойного и почти ленивого, у Ричарда по спине пробежал холодок. Он ни секунды не засомневался в том, что Тапо и тем двум стрелкам, что ушли провожать Адриану Лиско до аббатства Святой Октавии, действительно придется ответить жизнями, если с её головы упадет хоть один волос. Мотивы Алвы никогда не были ему понятны – и были непонятны и сейчас. Не то в Вороне внезапно проснулось благородство, не то… один Леворукий знает, что на уме у его подопечного. Тапо ответил – Ричард не разобрал слов, видимо, ответ звучал не на талиге, быстро склонил голову, а потом и сам исчез за дверью, замыкая короткое шествие. Слово дора было законом, а женщину, оберегаемую его волей, кэналлийцы были готовы защищать до последней капли крови. - Монсеньор… - Подал голос Дикон, удивившись тому, как хрипл этот голос. - Да, юноша? – Рокэ перевел на него равнодушный взгляд. - Это действительно была… - Адриана, дочь графа Лиско и приближенная Её Величества королевы. Да, юноша, можете радоваться или горевать, видения на вас пока не снисходят. И пока Ворон выслушивал отчеты своих офицеров, Ричард Окделл всё ещё продолжал думать о том, что здесь делала Адриана Лиско, почему она была так спокойна, почему Алва так легко отпустил её, да ещё и выделив провожатых, а она обратилась к нему так, как обращаются подданные к господину… Воистину, в этом мире слишком много неясного.
Moura: №2. «Должен был умереть один, но погибли двое. Не проиграть, когда победить невозможно! Лучшей приметы нет и быть не может». (с) Я твоими глазами вижу сталь Прополосканных ветром плащаниц, Кровь рассвета, как рана на груди, Припорошена пеплом Сизокрылых синиц. (с) Лора Бочарова, Тампль. Алва привычным жестом прикрыл ладонями глаза и быстро опустил руки. Только что в нескольких метрах от него обрушился балкон особняка Ариго, а Первый маршал только еле заметно пожал плечами. Рассвет, палевым сукном затягивающий небо, видился чем-то невероятным. Ричарду казалось, что солнце никогда больше не встанет над всем этим кошмаром, над этими смертями, телами убитых, над людьми, лишившимися крова, над награбленным чужим скарбом, над пожарами, над хаосом. - Не волнуйтесь, юноша, я возмещу вам потерю сотней таких же платков, - небрежно бросил Алва, выкидывая куда-то в сторону пропитанный кровью платок. Ричард ничего не ответил, а его эр, как, впрочем, и всегда, ответа и не ждал. Ворон тряхнул головой, от мокрых волос в разные стороны разлетелись мелкие водяные брызги, и Дикон на секунду зажмурился. Когда он открыл глаза, Рокэ смотрел куда-то в сторону, внимательно, цепко, прищурив глаза. Прежде, чем Ричард понял, куда смотрит его эр, Ворон уже решительно двинулся к догорающему особняку. На этот раз никто даже не попытался его останавливать. Ворон был безумен, да, и всегда делал только то, что считал нужным – оказываясь в итоге прав. Он был почти бессмертен. Он пугал – и восхищал. Прежде чем Дикон дошел до очередного переосмысления своего отношения к герцогу Алва, тот в очередной же раз сделал не то, чего от него ждали с молчаливым испугом – Ричард вдруг понял, что Ворон идет не к зданию, а к узкому проулку, отделяющему гнездо Ариго от соседнего дома, в котором пламя только зачиналось. Дик, словно на привязи, не отдавая себе отчета, двинулся вслед за Рокэ, не сводя глаз с его спины. Смотреть, видимо, следовало чуть дальше, потому что Ворон вдруг резко опустился на колени возле какого-то темного не то камня, не то свертка, не то… У Повелителя Скал из-под ног ушла брусчатка площади, когда Алва рывком, легко, словно нечто невесомое, поднял этот сверток на руки. То, что Ричард принял чуть ли не за груду хлама, оказалось человеком. И в ту же секунду, ещё раньше, чем произошло осмысление, он уже знал, чье тело держит на руках его эр. Он узнал этот легкий темно-серый плащ и эту застежку – восьмиконечную серебряную звезду. Дикон почувствовал, как по спине пробежала холодная колкая дрожь. Капюшон соскользнул с головы, открывая лицо. Лицо Адрианы Лиско. Второй раз Ворон сталкивался с ней там, где её вовсе не должно было быть, и Ричард готов был отдать что угодно за то, чтобы сейчас эта девушка, подруга Катари и дочь Людей Чести, открыла глаза и оказалась живой и невредимой. Пожалуйста, Создатель, пусть она всего лишь потеряла сознание, пожалуйста. Дикону показалось, что он произнес эти слова вслух, но даже если это и было так, на него никто не обратил внимания. Все смотрели на тонкое бессильное тело, которое держал на руках Рокэ Алва. Держал, словно перо, невесомое и драгоценное, и смотрел в её лицо. Может быть, это длилось всего секунду, может быть, минуты, может быть, вечность, и Ричард пожертвовал бы многим ради того, чтобы взглянуть в глаза Ворону. Когда Алва, наконец, поднял голову, Ричард пожалел об этом своем желании. Он видел глаза своего эра не раз и давно привык к тому, как много может говорить без слов эта бездонная синь, но сейчас ему стало страшно от той темной, чернеющей глубины, которой налился его взгляд. Дик не думал уже ни о чем. Ни о том, что делала во время беспорядков на площади Леопарда Адриана Лиско (или что она делала в доме Ариго, семьи своей госпожи?..), ни о том, жива ли эта девушка, ни о том, что теперь делать. В голове была всего одна ясная и четкая мысль: что эту картину он запомнит на всю свою жизнь. Запомнит, как Рокэ Алва держал на руках тело Адрианы Лиско, пачкая ткань плаща кровью от своей раны, как стекала такая же, темно-алая струйка крови по виску девушки, теряясь где-то в каштановой меди волос, и как в стороне от них вставало солнце нового дня, все-таки осмелившееся взойти над всеми грехами человеческими. - Монсеньор… Голос жил отдельной жизнью, и Ричард замер, услышал собственное обращение. Алва перевел на него взгляд. Дикон подумал, что если бы преподобный Авнир ещё не был мертв, в эту минуту он умирал бы самой мучительной, наимучительнейшей из всех возможных смертей. *** … Над имением графов Лиско вставало солнце. Оно вспыхивало слепящими искрами на каплях росы в траве и отражалось в стеклах окон и витражах фамильной часовни. Ей было хорошо и легко, солнце грело доверчиво подставленное лицо и руки, и она улыбалась ему, яркому и щадящему. Чей-то радостный громкий смех заставил её рассмеяться в ответ, и она пришпорила лошадь, мимоходом оборачиваясь – Артур и Рауль подыгрывали сестре, их полумориски были сильнее и выносливее её линарской кобылы. Она пустила любимицу во весь опор и ворвалась под дарующие зябкую утреннюю прохладу кроны деревьев. Скорость пьянила, кружила голову, она ловко уклонялась от ветвей, грозящих ударить в лицо, и смеялась, смеялась, смеялась… пока не перестала слышать ответного смеха братьев. Она остановила Лону и развернула её назад, но вокруг был темный лес, беспросветная чаща, и даже эхо от её криков, когда она стала звать братьев, тонуло в листве. Она была абсолютно одна в сгущающейся темноте – и первобытный, дикий страх затопил её изнутри, перелив через край. Она изо всех сил пришпорила лошадь, и та быстрее ветра понеслась вперед, вперед, только вперед, но всадница знала – впереди ничего нет, только пустота и смерть, смерть и пустота. Больше не было ни дома, ни солнца, ни братьев. Она одна мчалась в вязкую липкую тьму, с минуты на минуту ожидая, когда давно уже не послушная её рукам Лона скинет её наземь. Она закрыла глаза и приготовилась к концу, даже обрадовавшись ему – всё что угодно было лучше этой бешеной скачки в никуда, во мрак. И вдруг чья-то рука перехватила поводья, линарка мгновенно повиновалась и остановилась как зачарованная. Руки, сильные, но не причиняющие боли, выхватили её из седла и прижали к гибкому горячему телу, к человеческому теплу, спасительному и надежному. Она почувствовала себя защищенной в этих руках – от чего бы то ни было, и голос, которому хотелось верить, окликнул её по имени и позвал за собой. И тогда она открыла глаза. Перед ней сверкнула звездным блеском небесная синь, а потом опять наступила тьма, но страха больше не было. … Боли не было тоже. Была только тупая ноющая усталость во всем теле. Адриана Лиско слышала отзвуки чьих-то голосов, кажется, произносивших её имя, но не хотела открывать глаза, боясь, что увидит перед собой только непроглядные темные кроны – и пустоту, пустоту, пустоту. - Разрубленный Змей! Юноша, ваша назойливость мне льстит, однако хватит мешаться под ногами. Преподобный, простите, но вам лучше последовать тому же совету… Вы можете молиться о здравии этой девы хоть до Его Возвращения, здесь я вам не помощник. Хуан, теплую воду и чистую ткань. Согрейте вина и приготовьте комнату. И новую рубашку. Юноша! Прекратите, Леворукого ради, смотреть на меня сим незамутненным взором. - Эр Рокэ… монсеньор… Захлопнулась дверь. Рокэ. Рокэ Алва. Перед ней сверкнула звездным блеском небесная синь, а потом опять… Это был свет. Мягкий золотой солнечный свет. В первую секунду, только открыв глаза, она не увидела больше ничего, потому что этот свет ослепил её. А потом мир качнулся и нырнул куда-то в глубину – чьи-то руки опустили её в кресло, в мягкое бархатное тепло. И тогда же исчез солнечный свет. Алва задернул плотные темные шторы, а потом обернулся. - Вам не кажется странным, сударыня, что мы с вами в последнее время встречаемся в самых неожиданных местах? У вас буквально талант оказываться там, где вас не должно быть. Адриана подняла руку – жест дался не то чтобы с трудом, но двигаться приходилось словно в воде, и коснулась лица. Она была жива и, кажется, здорова. Утомленное тело молчало, не посылая ни одного сигнала боли. Память же была точна и служила верно. В голове вспыхивали бесконечные отрывки не то реальности, не то снов, и она путалась в том, что из этих картин – настоящее. Нет, не было никакой скачки и никаких лесов. Не было ни дома, ни живого Артура, ни Рауля, ещё помнящего, как улыбаться; ничего. Были только люди, о которых никто не должен знать и которых Катари попросила вывести из дома своего брата, едва услышав о беспорядках. И она пошла, потому что больше некому было идти, потому что Катари плакала, потому что нельзя было дать погибнуть невинным. Вывела или нет?.. Вывела. Увела от беснующихся фанатиков, от зачинающегося огня, увела от погибели и даже успела рассказать, где, приготовив лошадей, будет ждать надежный человек. Успела, прежде чем сзади кто-то схватил её за руку, резко развернул и… Значит, не всё сон – или, возможно, не всё только сон. Значит, была и непроглядная тьма, и безмерное одиночество, и дикий, невероятный страх, и дикое желание жить, и дикое сожаление – не успела столь многого. Не сказала и не сделала. Но, значит, были и руки, вырвавшие её у темноты, и голос, позвавший её по имени, и чужая небесно-ночная синь взгляда, когда она, может быть, на секунду пришла в себя. Рука коснулась чего-то липкого и влажного. Кровь. Тонкая струйка по виску. Создатель, если бы удар был рассчитан лучше, а силы в него вложено больше… - Уберите руку. Адриана послушно убрала руку от лица и закрыла глаза. Смотреть всё ещё было тяжело. Скрипнула дверь, в комнату кто-то вошел, а через минуту бесшумно вышел. Послышался треск рвущейся ткани. А потом исчез и неяркий свет от разведенного в камине огня. Она открыла глаза. Рокэ Алва наклонился над креслом и осторожно, но твердо, каким-то хозяйским жестом приподнял её за подбородок, и Адриана инстинктивно повела головой. - Сейчас не до норова, графиня. Приберегите его для врагов государства и назойливых ухажеров. – Ткань, смоченная в теплой воде, резко пахнущей острым травяным запахом, коснулась её виска. Если боль всё-таки и была, то от этих прикосновений ушла без возврата. – Не понимаю, почему вы в столь юном возрасте так отчаянно рветесь попасть в Рассветные Сады. Поверьте, если они и существуют, то вы явно не опоздаете и через полвека. Я бы на вашем месте спешил жить, а не умирать. - Но вы не на моем месте, - тихо, сорвавшимся хриплом голосом ответила она. Первые произнесенные слова словно стеклянной крошкой оцарапали сухое горло. - И слава Леворукому. Что вы забыли в уютном гнездышке Ги Ариго? Надеюсь, не его самого? Иначе ваше дурновкусие убьет во мне всю веру в лучшее в людях. - Вы ещё верите в лучшее в людях, господин герцог? - Нет, - пожал плечами Алва. – В отличие от вас. - Я слышала голоса… - Это печально. - Монсеньор, - настойчиво произнесла она непривычное обращение, подхваченное, может быть, от Ричарда Окделла. – Это был голос преподобного Оноре? Более всего на этом свете она хотела услышать положительный ответ. То, что Рокэ Алва укрывал в своем доме эсператистского епископа казалось настолько невероятным, что было как раз под стать всему происходящему. - Не обольщайтесь на мой счет, графиня. Мой оруженосец, к сожалению, имеет право принимать любых гостей. Именно тогда, когда она уже почти была готова увидеть в Первом маршале Талига человека, тот словно намеренно пресекал эти попытки одним своим словом. Он бросил в воду кусок полотна в пятнах крови и, обхватив руками её голову, склонил на бок. Она повиновалась. Виска коснулись неожиданно чуткие тонкие пальцы, немного жгло, а запах трав стал ещё горше и острее. Она бы никогда не подумала, что руки воина могут быть так осторожны, почти ласковы. Почему-то вдруг жечь стало где-то за грудиной, и Адриана почувствовала, как вспыхивает лицо – до самых корней волос. Она повела головой и отвернулась в сторону. Алва коротко усмехнулся и отошел. - Стоит сказать спасибо вашему случайному знакомому, всё могло быть намного хуже. Пару дней вам придется тратить больше пудры, чем обычно, и этим кончится. - Благодарю вас, герцог, - отозвалась она. - Поверьте, ваши благодарности относятся к тому множеству вещей, без которых я прекрасно могу обойтись. Опершись на подлокотники, она попыталась встать – и, вероятно, смогла бы, если бы не закружилась голова. Твердая рука Ворона, чудом мгновенно оказавшегося рядом, тут же подхватила её под локоть и почти силой усадила обратно. - Не торопитесь, графиня. Те, кого вы с истинно эсператистским благородством пытались спасти, скорее всего, без вас не пропали, а новые подвиги подождут. Как и Её величество, явно ждущая вас с докладом. Адриана открыла глаза и посмотрела на Ворона. Тот, небрежным тоном закончив свою речь, остановился у стола и налил в бокал вина. - Герцог. Прошу вас. Ворон снова усмехнулся, блеснул глазами и, наполнив второй бокал, подошел и отдал его девушке. Адриана чуть пригубила – терпко, чуть вязко, дорогое кэналлийское вино, конечно, ведь Ворон не пьет другого – и голова неожиданно прояснилась. Мысли перестали быть беспорядочным калейдоскопом и выстроились в некую логическую цепь. - Я не понимаю, о чем вы говорите, герцог. - Разумеется, - с готовностью согласился Алва, салютуя ей бокалом. – Но, однако же, в вас немало безрассудства. Вероятно, это семейное. Она с силой сжала дерево подлокотников. - Нельзя обмануть надежд, если кто-то верит в тебя. - Вы отчаянно не хотите жить, судя по всему. - Мне было страшно, - пожав плечами, негромко отозвалась Адриана. - В таком случае, это не просто глупость, а глупость, граничащая с довольно неуместной смелостью. Адриана так и не поняла, были ли эти слова комплиментом или издевкой. Она посмотрела на него долгим, внимательным взглядом, но, не сумев выдержать ответного, первой отвела глаза. Взгляд зацепился за наскоро перевязанную ладонь. - Ваша рука… - Не утруждайтесь беспокойствами обо мне, графиня. Что-то странное кольнуло её изнутри. Словно где-то вспыхнула искра боли – не своей. - Расскажите мне, что происходит в городе. – И, помедлив, добавила: - прошу вас. - Этот город живуч, графиня, как степные ызарги. Скоро имущество вернется к законным хозяевам, родственники похоронят убитых, мародеры отправятся на рудники и галеры, а повешенных снимут с каштанов на Золотой улице. Андриана резко вскинула голову и посмотрела на Алву. Тот почти равнодушно разглядывал сапфир на пальце. - Повешенных? – Голос её стал ниже и глуше. Когда-то Рамиро Алва, сын Рамиро-предателя и Октавии Алва-Оллар, был прозван Вешателем за способ, которым избавился от бунтовщиков, подавляя восстание при сыне Франциска Оллара и Октавии, ставшей королевой. Более трех веков спустя его потомок сделал всё, чтобы удостоиться того же. - Насильников, графиня. Тех, что, грабя дома, не пожалели времени и на хозяйских жен и дочерей. - Порой мне кажется, - медленно, каким-то дрожащим шепотом начала она, - что вы животное. - Иногда животные лучше людей, эрэа, поверьте. От животных куда меньше вреда, а их ненависть всегда оправдана борьбой за жизнь. В отличие от двуногих тварей. - Да, - тихо отозвалась Адриана. – Иногда – да. - Что бы сделали вы, графиня? – Источая вежливое светское любопытство – словно они говорили о предпочтительности морисков линарцам – поинтересовался Ворон. – Судили бы их? По справедливости? А было ли справедливо то, что они делали с беззащитными бьющимися в рыданиях девушками, молящими о пощаде? Запомните, - так и не дождавшись ответа, продолжил Алва. – Справедливость вряд ли есть, а если и была когда-то, то мы с вами её не застали. Каждый получает то, что заслужил, благородно это или же нет. Мародеры – пулю, насильники и убийцы – виселицу, а фанатики – Закатное пламя. Она мгновенно поняла, о чем – о ком – речь. - Епископ мертв? – быстро спросила она. - Мертвее всех мертвых, если, конечно, Леворукий не сменил подопечного. - О нет, - отозвалась Адриана, - Леворукий вам верен, как и вы ему. - Чему верны вы, графиня? – Вдруг спросил Алва, требовательно и жестко, и она взглянула ему в глаза. Ещё так недавно она ответила бы ему безоговорочно. Она сказала бы правду – и только правду. О Талигойе, истинной династии и Катари. Катарине Ариго она верна и сейчас. Если, разумеется, можно соотнести с этим понятием то, что второй раз за столь недолгое время Первый маршал Талига спасает её жизнь, и об этом втором разе она промолчит так же, как и о первом – когда Рокэ Алва, ничего не спросив, отпустил её из дома на улице Мимоз, и даже велел сопровождать своим людям. Помнится, тогда она сказала, что хотела бы когда-нибудь поговорить с ним наедине. Что ж, сейчас они говорят. Но есть вопросы, на которые не ответить сразу – и она оставит себе время для раздумий. - Когда я могу уйти? - Когда вам будет угодно, эрэа, - пожал плечами Ворон. – Однако позвольте заметить, что сейчас вы с трудом держитесь на ногах без посторонней помощи. Утро в самом разгаре, и вы явите собой незабываемой зрелище для жителей Олларии, появившись в таком виде на улицах. Удивительно, как – не сказав ничего оскорбительного по существу – Алва умел заставить чувствовать себя пылью на мостовой. Пылью ничтожной – и более чем бессильной. Ощущение своей беззащитности перед лицом этого человека почти ощутимо вдавливало в землю. Адриана подняла голову, собираясь ответить, но её собеседник заговорил снова. - К тому же, для вас, возможно, более чем естественно ночью пробираться в жилище достославного Ги, но если вы под утро выйдете из моего дома, это будет по меньшей мере провокационно. - Неужели вы заботитесь о моей репутации, герцог? - Что вы, эрэа. Я забочусь о своей репутации. Адриана снова вспыхнула. Этот человек был невыносим, но абсолютно прав – и с этим нельзя было не согласиться. Он умел быть правым всегда, что бы ни делал, и это выбивало у неё из-под ног землю. Его философия была губительна и прямолинейно-очевидна, всё, что он говорил, казалось простым и ясным, и даже когда он не договаривал, всё вставало на свои места. Это было абсурдом высшей степени. В этом человек всё было абсурдом. Его жестокость – и его порывы. Его оскорбительная прямота – и жизнь, окруженная непроницаемостью тайны. Его отталкивающая бесчеловечность – и что-то, что тянуло к нему с неведомой силой, что-то глубинное, необъяснимое, чему надо было, но не хотелось противиться. Словно весь Рокэ Алва был одним сплошным обманом – и одной сплошной истиной. Всё, что он делал, могло быть оправдано, а всё, что говорил – подтверждено. Это пугало её – и влекло. Безумец? Вполне возможно. Но кто из них нормален? Первый маршал Талига самый здравомыслящий из всех безумцев. Человек без Чести? Но Создателя ради, разве кто-то сейчас честен воистину? Благородство давно стало красивым мифом, уйдя в древних легенды, на страницы пыльных фолиантов. Сегодня она готова была жертвовать тем немногим, что у неё ещё оставалось – жизнью, ради людей, которые вряд ли вспомнят её имя, и были ли они, эти верные Истинной Династии люди, благородны, уходя и оставляя её там, у дома Ариго, может быть, мертвой? Ей почему-то подумалось, что будь на их месте Ворон, не было бы ни рассеченного виска, ни бессознательной тьмы, что он дрался бы – и как дрался! – хотя бы потому, что надо было бы стоять против толпы. Такие, как Рокэ Алва, всегда встают против толпы – и слишком часто выходят победителями… Судьба любит тех, кто с ней спорит, тех, кто рвется лететь против ветра. - Что мне делать? – Спокойно, почти холодно спросила она. Алва на секунду закрыл ладонями глаза, а потом провел руками от переносицы до висков и быстро опустил руки. Она никогда раньше не видела этого жеста, впрочем, для того у неё и не было возможностей, и он показался ей каким-то неправильным, вдруг слишком человеческим для кэналлийского Ворона. Или, может быть, она просто мало знает. В сущности, ничего. В сущности, больше, чем надо. - Вам приготовят комнату. Как только стемнеет, мои люди проводят вас, куда укажете – хоть к аббатству Святой Октавии, хоть во дворец, хоть к закатным кошкам. Если вы беспокоитесь, то можете послать Её Величеству гонца, который известит её об успехе предприятия и вашем почти что здравии. Адриана кивнула. То, что говорил Алва, казалось логичным и правильным, к тому же, она слишком устала, чтобы спорить. - Я снова благодарю вас, монсеньор, за вашу милость. Даже не смотря на то, что мои благодарности вам не нужны. – Она, всё ещё опираясь на подлокотники, снова попыталась встать, и на этот раз смогла. Первый шаг дался нелегко, ноги словно были залиты металлом. Следующие дались немногим проще. - Вы слишком горды, чтобы просить о помощи, или запас вашей вежливости в отношении меня на сегодняшний день исчерпан? - послышалось за спиной. Адриана усмехнулась и протянула в сторону руку. Ворон отставил бокал, подошел к ней и галантно, словно на дворцовом приеме, позволил опереться на локоть. А потом вдруг мир снова качнулся – и когда она вновь смогла смотреть ясным взглядом, то увидела напротив ту самую звездно-блистающую синь. - Или вы слишком впечатлительны, графиня, или ваш недавний знакомый причинил вам больше вреда, чем я думал. Но, впрочем, склонимся к первому. Ведь, в сущности, ваши приключения не годятся для девушки благородного происхождения. Эту отповедь она оставила без ответа. Сон опять вплетался в явь, был странен и чужд, чужд всему разумному в ней, но она, не думая, чувствовала себя защищенной. Стоять так, в обхвате чужих сильных бережных рук, было надежно и тепло. Она ни секунды не задумалась над тем, что ситуации более вредящей репутации «девушки благородного происхождения» быть просто не может. Чужие пальцы вдруг почти невесомо коснулись ткани платья на её спине – еле ощутимым, скорее успокаивающим, чем ласкающим жестом. Возможно, ниже, чем она упала сейчас, ко дну этой пропасти падать было нельзя, но было уже всё равно. Она стояла и смотрела в глаза герцогу Алва, и ей было спокойно – спокойно, быть может, как никогда, и её не волновало даже то, что может думать о ней этот человек, потому что вряд ли Рокэ Алва высоко ценит женщину. Впрочем, она уже ни в чем не могла быть уверена. Теплая ладонь – снова искра чужой боли где-то глубоко в сознании – лежала на её спине, не удерживая, а охраняя, и пальцы другой руки вдруг осторожно завели ей за ухо выбившуюся прядь волос. Она не могла сказать, какими глазами смотрела на Ворона, но могла сказать, какими были его глаза – в них было какое-то вдумчивое спокойствие, и всё происходящее казалось единственно правильным. Адриана внезапно повернула голову и прижалась щекой к этой руке. Мир падал в бездну, она – вместе с ним, но ей не было страшно – нет, нет. На висках и у самой кромки его волос темнела сажа. Адриана подняла руку и мягко коснулась чужого лица, словно стирая не грязь и копоть, а серую патину прошлого и настоящего, памяти и законов. Пальцы нырнули в иссиня-черные густые влажные волосы, и в голове больше не было ни одной мысли. Не было ничего, только глаза смотрели и видели красивое знакомо-незнакомое лицо. Алва медленно закрыл и открыл глаза. Может быть, завтра у неё хватит сил убедить себя, что всё происходящее было последствием кровавой и сумасшедшей ночи, когда могло не стать её и когда в сотый раз могло не стать этого безумного человека, для которого не существовало ни приказов, ни правил, ни пуль, ни стали, ни огня. Чужие пальцы скользнула по её щеке, медленно и нежно, а потом Ворон вдруг убрал руку и распахнул дверь. - Хуан, проводите госпожу графиню в приготовленную для неё комнату. Пусть у дверей неотлучно дежурят. О, юноша, вы по-прежнему бродите здесь. Вот и прекрасно, проследите за исполнением. Графиня, вы вполне можете опереться на руку герцога Окделла, обещаю вам, он надежен, как скала. Теперь Адриана поняла, что такое истинное головокружение. Она шагнула за порог, опустила ладонь на подставленную ей руку и коротко взглянула в широко распахнутые глаза мальчишки, такие чистые, странно, что в оруженосце Ворона ещё столько искренности – и сумела свернуть за угол, подняться по лестнице и дойти до отведенной комнаты ни разу не обернувшись и фактически не опираясь на руку Ричарда. А юный герцог Окделл – как жаль, что сейчас она не сможет с ним поговорить, она ни с кем не сможет говорить – ещё долго думал, о чем беседовали его эр и графиня Лиско, если спина её сейчас была так неестественно пряма, а лицо бело – и только на щеках болезненно аллели два ярких пятна. Человек, живущий против всех ветров, в очередной раз выиграл очередную битву. Только она, Адриана Лиско, знала точно, что не проиграла – тоже.
Moura: №3. - Почему выбор пал на меня? – Молодая девушка оперлась ладонями на поверхность стола и опустила голову. Спина её оставалась напряженно-прямой, просто неестественно прямой. Тонкая шея с короткими завитками каштановых волос почему-то навевала мысли о плахе, и кансилльер Штанцлер внутренне поморщился и приказал себе не думать о подобном. У Адрианы Лиско впереди долгая и, даст Создатель, счастливая жизнь. Если они все, конечно, не допустили просчетов. - Королева верит в преданность Лиско, Адриана. Девушка повернула голову в сторону и медленно кивнула, глядя куда-то в угол. - Да, - растягивая слова, тихо произнесла она, - Её Величество всегда могла рассчитывать на меня, - и, снова отвернувшись, закрыла глаза. Происходило что-то, чего никогда не должно было произойти – потому что есть вещи, о которых можно думать, которых можно бояться и которые можно видеть во снах, но которые никогда не должны случаться наяву. Талигойской Розе Катарине Ариго-Оллар были преданы многие – в том числе, многие дочери и сестры из семей Людей Чести, но чей-то выбор – королевы? отнюдь – пал на неё. - Я могу понять, какую огромную, неподъемную ношу мы опускаем на твои плечи, - кансилльер поднялся из кресла, подошел к столу и мягко опустил ладонь девушке на плечо, голос его звучал почти отечески, а рука действительно казалась грузом непосильной тяжести. Штанцлер вздохнул и убрал руку, когда Адриана нетерпеливо повела плечом. – Но пойми: у каждого из нас есть долг перед Талигойей и Кабитэлой. Все мы терпим страдания и ждем своего часа – и королева, и даже я, - теперь это был голос утомленного, все силы отдавшего борьбе длиною в жизнь человека. – Мы все терпим, Адриана, - вкрадчиво продолжил он. – И тебе придется терпеть. Если бы он, если бы Катари, если бы все они могли знать, о чем она сейчас думает на самом деле, то, вероятно, прокляли бы её именем того, с кем она так похожа глазами, и всех его кошек. Август Штанцлер считал, что она боится стать женой мерзавца и человека без сердца и совести, и что это, а не что-либо другое, давит на неё. Но груз, который она теперь была обязана нести, был страшнее и тяжелее. Она не боялась того, что ей прочили, потому что не может быть страшно за выбор собственного сердца. И, вероятно, надо было презирать себя за него, но она отчего-то не могла. Некие высшие силы распорядились так, что ей уже доводилось видеть Первого маршала Талига, доводилось говорить с ним и быть им спасенной – по секундной ли прихоти его, нет ли. Доводилось лгать ему – и говорить чистейшую правду. Были вещи, о которых знал – если Он действительно зрит в душах – один Создатель. Адриана искренне хотела и искренне же пыталась возненавидеть этого человека, но, кажется, это было абсолютно не в её силах. Дочь графа Эдмона Лиско, вассала герцогов Эпинэ, с самого рождения воспитывалась служить делу Талигойи. С детства ей внушали, что Оллары – узурпаторы и тираны, герцоги Алва – душегубы и убийцы, олларианский кардинал и его епископы – еретики и безбожники. Она слушала это на протяжении долгих лет, она верила, что деспотам и потомкам бастарда не место на троне, что есть только один истинный король и что можно умереть за него, если её жизнь когда-нибудь понадобится. Но когда её жизнь понадобилась, она была совершенно к этому не готова. Потому что мир внезапно оказался не двухцветным, совершенно неоднозначным и каждый раз ставил её перед новым выбором и задавал новые вопросы. Справедливость и долг уже потребовали у её семьи жизни отца и брата – а в сущности же, братьев, сделав и жизнь Рауля только подобием… Так что теперь, что – теперь? Это был вопрос без ответа, потому что ответ можно было искать только у одного человека, у того единственного, кому ещё удавалось удержаться на грани этой безумной жизни - ведь и он сам был почти безумцем. Она против воли улыбнулась. Но человек был далеко, а вопросы - здесь. Лучший способ сделать врага уязвимым – это проникнуть в его стан и стать там своим. Когда-то эту фразу, неловко усмехнувшись, сказал ей старший брат, отправлявшийся проходить военную службу в гарнизоне Олларии. Через полгода Артур Лиско присоединился к восстанию Эгмонта Окделла и был убит. Кажется, привычку плакать она потеряла именно тогда. Вероятно, навеки. И сейчас ей говорят, что от неё зависит судьба Талигойи. Стан врага – да, Артур был прав – надо разрушать изнутри – с супружеского ложа; брачными обетами. Первый маршал Талига Рокэ Алва не женат – и жениться он должен на девушке, преданной династии Раканов. Люди, имевшие власть и силу, держали совет – и остановили свой выбор на ней. Они решили, а Катари одобрила… Любовница Ворона, родившая от него троих детей, одобрила выбор его будущей супруги. Эта ирония могла бы казаться злой, если бы вся окружающая реальность не была ей под стать. Адриана сомневалась, была ли бы она готова на это, не зная Рокэ Алву, и совершенно точно была уверена, что не готова сейчас. Сейчас, когда человек с нездешней колкой синью глаз планомерно и сам того не зная разрушил всё то, что годами отстраивали те, кто её окружал. Если она скажет «Нет», она придаст и его, ибо слишком хорошо знает породу его врагов, так же, как и он, не останавливающихся ни перед чем; и семью, а с семьей – и Талигойю, и своего короля, и Катари. Если она скажет «Да», она предаст снова – потому что никогда не сможет делать то, чего от неё хотят и ждут. Нет, она не научилась ненавидеть кэналлийского Ворона. Она научилась иному – науке, которая многим горше. - Моё слово – нужно? – Спокойно, почти холодно спросила она, отталкиваясь от стола и поворачиваясь. - Мы не хотим принуждения, Адриана, - но голос кансилльера был слишком угрожающе тих для того, чтобы нельзя было не понять – никто не хочет принуждения, но если она откажется, ей приведут много, очень много доводов, но если даже они не помогут, то всегда можно запереть якобы тяжело больную девушку в родовом поместье. Будет найдена другая, с той же благородной кровью Людей Чести, что согласится служить Талигойе и Раканам. Та, что станет герцогиней Алва, и когда-нибудь... - Я даю вам моё слово, господин кансилльер. Ей показалось, что Штанцлер с облегчением расслабил плечи. Разговор их был недолог, но тяжел. - Ни королева, ни истинные Люди Чести, ратующие за правду, не забудут того, что будет тобою сделано. А теперь – мне пора, дела никогда не ждут, - и Адриана даже не предприняла попытки придать ответной улыбке искренности – изогнутые губы и наледь на дне глаз. Здесь, во Фрамбуа – городке в шести хорнах от Олларии, на постоялом дворе, принадлежащем преданному человеку, в эти дни собрались люди, сердца которых болели за истинную Талигойю. Был также и человек, с которым она просто очень хотела поговорить. - Эр Август, - кансилльер обернулся, - я знаю, что Робер Эпинэ здесь. Могу ли я видеть его? Штанцлер помедлил секунду, а потом кивнул. Дверь комнаты за собой он закрыл осторожно и тихо. Адриана выдохнула, опустилась в ближайшее кресло и закрыла глаза, с силой сжав подлокотники. Только что она согласилась стать женой Рокэ Алвы, а уж аргументы для самого маршала правильные люди найдут… - Эрэа, - Адриана вздрогнула. Странно, что она не услышала, как отворилась дверь и вошел Иноходец. Девушка открыла глаза и улыбнулась – эта улыбка вышла куда более естественной и настоящей, чем предыдущая. – Я вас испугал? – Он поднес к губам тонкую ладонь. Адриана покачала головой. - Нет, ты меня не испугал. Я задумалась, - и слегка сжала пальцы. Робер невесело улыбнулся в ответ. Когда-то, ещё совсем детьми, отпрыски Лиско часто гостили во владениях своих сюзеренов Эпинэ, и уже тогда маленькая Ана, младшая сестра двух старших братьев, была благодарна младшему же из четырех Эпинэ за то, что тот не брезговал принимать её в мальчишеские игры, и уже тогда для них, детей, стало привычным это простое и дружеское ты, которое сейчас казалось таким неловким. Они не виделись уже очень давно – кажется, с прошлой жизни. Той, в которой их родители и братья были живы, а мир всё ещё казался цельным. - Я говорила с кансилльером. - Я знаю, - кивнул Робер, подвигая второе кресло ближе и садясь рядом. - О чём – знаешь тоже? – Она внимательно заглянула в глаза собеседнику. Иноходец кивнул. - Они попросили или заставили тебя? Девушка тонко улыбнулась в пол и негромко, медленно произнесла: - Это решение приняли за меня, но я не могу сказать, что оно шло против моего выбора. Может быть, ты станешь ненавидеть меня, Робер. Глаза Иноходца изумленно блеснули непониманием. - Ты говоришь… - Да, я говорю о герцоге Рокэ Алва, главе Дома Ветра, - и, вскинув голову, продолжила: - мы никогда не знаем, что произойдет с нами. Мы можем планировать, но иногда любая случайность способна перечеркнуть даже самый идеальный план. Робер опустил голову и сжал зубы. Этот человек легко и играючи убивал, легко и играючи воевал, а теперь – столь же легко и играючи – чем-то смог покорить девушку, которой он, Эпинэ, готов был безоговорочно доверять. Будь проклят Ворон. - Может быть, ты думаешь, что всё просто, но, - она говорила, высоко подняв голову и смотря куда-то в угол комнаты – длинные копья ресниц бросают тонкие тени на лицо, - мне было бы мало красивого лица и обходительных речей. Разве ты плохо знаешь меня, Робер? - Тогда что? – Быстро и резко отозвался Иноходец. Он ничего, он уже абсолютно ничего не понимал. - Я не знаю, - ответила она, опуская голову. – Не знаю. Я запуталась, Робер. Но я знаю одно, - тут же твердо продолжила она, - что сделала правильный выбор. Может быть, теперь ничто не будет так, как прежде, но я готова платить эту цену. – Она быстро поднялась и прошлась по комнате, обхватив себя руками. На щеках горели два лихорадочно-алых пятна. Она вдруг зябко повела плечами, и Эпинэ быстро встал, подошел к ней и набросил на плечи свой плащ. Она благодарно кивнула и произнесла: - Это мой человек, Робер. В нём есть сила, перед которой я готова склониться. В нём одном. Может быть, решись всё раньше, может быть, будь я уже кому-то обещана, может быть, встреть я кого-то, похожего на тебя… - они обменялись подобием улыбок, сожалеющих и понимающих: никто из них никогда не был связан клятвой, хотя Артур и мечтал выдать сестру замуж за друга, - нет, - она покачала головой, - даже тогда ничего не изменилось бы. Единственное возможное решение принято – и оно моё. Моё. Девушка подняла руку и устало потерла лоб. Она показалась Иноходцу страшно утомленной, совсем ребенком – и совсем взрослой. Маленькая Ана, которую он когда-то катал верхом, выросла и скоро станет женой заклятого врага всех честных людей. А, впрочем, чем они все лучше Алвы – они, буднично и просто составляющие списки верных и неверных. Если Адриана сдержит данное слово, то сделает это потому, что так ей будет велеть сердце, и отвечать она вольна только перед своей совестью, а с ней трудно найти договор. Эпинэ вдруг подумал, что завидует Адриане Лиско. Даже теперь, когда была загнана в тупик, она рьяно пыталась искать выход, и судьба давала ей хоть призрачный, зыбкий, но шанс. А у него, Робера, не было ни одного шанса… Он тряхнул головой, изгоняя из мыслей образ Мэллит – сладкую, сладкую боль. Адриана подошла к креслу, но не села, а остановилась за спинкой, сжав полированное дерево руками. Она улыбнулась почти прежней, давней улыбкой и, подняв глаза и встретившись с ним взглядом, ответила на немой вопрос: - Ты будущий Повелитель Молний – а, значит, пока ещё мой сюзерен, и я прошу у тебя благословления. Видимо, лицо его выглядело так удивленно, что она коротко рассмеялась, а потом как-то задумчиво склонила голову к плечу. - Знаешь, старшие братья редко уделяют время сестрам, но даже тогда они остаются братьями. Теперь же, - алые пятна на щеках вспыхнули с новой силой, голос стал ровным, почти лишенным чувств, - Артура больше нет в живых, а у Рауля так изуродовано лицо, что он почти не покидает дома и я не вижу его… - Адриана, не надо. - Прости. – Она кивнула и выдохнула. – Прости. Иногда мне не удается быть сильнее, чем я есть. Сложно быть сильным, когда ты один. Эпинэ подошел ближе и осторожно коснулся её плеча. - Я живу за четверых, Адриана. Мы здесь все за кого-то живем. - Да. Ты прав. Ты страшно прав. Минутная тишина была легкой и звонкой. Стали слышны звуки, раньше перекрываемые голосами – цокот копыт, хозяйский голос, распекающий кого-то нерадивого, шум дождя – интересно, как давно идет дождь?.. Как давно она находится в этом доме – эпоху, две, три? - Будь я твоей сестрой, ты бы скорее сам лишил меня жизни, чем отдал бы ему, не так ли? Ты считаешь меня предательницей? – Вдруг резко спросила она. Эпинэ покачал головой. Ответ должен был быть однозначен, точен и тверд, но Иноходец почему-то не смог ответить сразу. - Я видел этого человека в бою и видел его среди людей. Я знаю, на что он может быть способен. Но солдаты боготворят его… Нет, Адриана, я не могу тебя понять, но, может быть, и не должен. В конце концов, Рокэ Алва рожден Человеком Чести, пусть мы и стоим по разные стороны. Любой враг достоин уважения, - решительно произнес он, а потом продолжил: - Мы знаем слишком мало. Может быть, ты всё делаешь правильно. Если бы ты была моей сестрой, я бы не стал идти против твоего выбора. Адриана улыбнулась и накрыла ладонью пальцы, всё ещё покоящиеся на её плече. - Стал бы. Конечно, стал бы. Но я была бы рада такому брату. - А я был бы горд такой сестрой. И, если тебе так хочется, - он попытался улыбнуться в ответ, - я, как твой несостоявшийся сюзерен, благословляю тебя. Только прошу, - он посерьезнел, - будь осторожна. - Я буду осторожна, Робер, я буду осторожна в том, чтобы удержаться на самой грани. Я буду очень осторожна, когда мне придется лгать всем тем, кто считает, что я служу им, но это давно не так. – И, помолчав, она заговорила снова: - Знаешь, я верю, что когда-нибудь всё это кончится. Всё это. И мы будем счастливы, мы все. Клятвы стоит давать, только если собираешься исполнять их от начала и до конца, но я клянусь тебе: это время придет. Не может не прийти. - Так и будет. - Иноходец крепко сжал узкую ладонь. Он вопреки всему здравому смыслу прибыл сюда из Агариса – и ему предстоит точно так же, одним чудом избегая того, чтобы быть схваченным, вернуться обратно со слишком важными письмами и планами. Ей вопреки всему здравому смыслу придется играть роль, в которой небо и земля поменяются местами - и где она, та, которая должна была на благо Талигойи переступить через алтарную клятву, исполнит её до конца. Они расставались, улыбаясь, и только глаза выдавали их. Не было ничего более абсурдного, чем разговоры о счастье там, где счастье это было лишь мифом, миражом на границе горизонта.
Moura: №4. «В этом человеке нет ни любви, ни жалости. Он даже не ненавидит. Рокэ Алва пуст внутри, и эту пустоту он заполняет огнем, в котором сгорело немало чужих судеб». (с) Вдохновение твоё Беспощадное и злое... Но учти: с самим собою Ты не сладишь без меня. (с) Хельга Эн-Кенти. Рокэ Алва задумчиво перекатывал в узких ладонях бокал с остатками вина, и Квентин Дорак как-то отстраненно и тоскливо подумал, что грядущий разговор ни к чему не приведет. Кому угодно в этом шатко стоящем на ногах королевстве можно было приказывать, угрожать и сулить выгоду, и был только один человек, которому, по чести или без оной говоря, было откровенно плевать на вышеперечисленное. Да Дораку и не хотелось прибегать к этим средствам, Алва для того ему слишком нравился. Периодически. Кардинал выровнял дыхание и прислушался к биению собственного сердца. Ровному, мерному, живому. И слава Создателю. Пока ещё есть силы, надо завершить столь многое. Дорак перехватил пристальный взгляд Ворона и коротко с сожалением усмехнулся. - Простите, друг мой, что оторвал вас от дел. Но есть разговор, который мы не сможем отложить на потом. Алва кивнул и приглашающим жестом предложил кардиналу продолжать. Квентину Дораку повезло с собеседником - можно было не ходить вокруг да около. - Возможно, мой вопрос покажется вам более чем странным, но не подумывали ли вы в последнее время о том, чтобы жениться и благополучно завести семью, обзаведясь потомством? Взгляд Алвы сверкнул вежливым недоумением и он как-то очень уж откровенно и хищно усмехнулся, рассмеявшись. - Удивительный интерес к моей личной жизни. Могу я поинтересоваться, чем он вызван? Дорак вздохнул и вернул на инкрустированный столик пустую полупрозрачную чашку, недавно полную шадди. Вторую за этот вечер чашку. Если бы лекари кардинала знали, насколько он злоупотребляет этим нежелательным напитком, они бы явно его не одобрили. Впрочем, его не одобряли три четверти населения Талига, хотя и по иным причинам. - Друг мой, признаться честно, я, бесспорно, заинтересован в удачном продолжении вашего рода, но, думаю, этот вопрос вы решили бы и без моего вмешательства. Однако, не все люди в Талиге согласны оставить эту сторону вашей жизни за семью печатями. Кому-то смертельно необходимо, что вы женились. - Да что вы, - Алва залпом опустошил бокал и, поставив его на стол, гибко и со вкусом потянулся в кресле. Властителю Кэналлоа можно было сказать, что к Олларии подходит сам Чужой со всеми своими Закатными полчищами, а Повелитель Ветров только еле заметно пожал бы плечами, проверил, как ходит в ножнах шпага, и отправился бы пожать руку своему покровителю. Изумительно невыносимый человек. - Рокэ, - Дорак подался вперед, заглядывая в сверкающие какой-то странной насмешкой глаза. – Буду с вами предельно откровенен. У меня немало людей, готовых служить мне за чины или золото, и видит Создатель: корысть человеческая иногда крайне полезна. Эти люди способны проникнуть куда угодно и вызнать что угодно. И не так давно до меня донесли одну весьма интересную новость. - Так поделитесь ею со мной. Люблю новости, - и Ворон, откинув голову на спинку кресла, прикрыл глаза. Интересно, мелькнула на краю сознания полу-мысль, когда этот человек спал нормальную ночь? Вероятно, более чем давно. И в отличие от него, кардинала Сильвестра, рассыпавшегося на глазах, умудрялся уметь выглядеть бодрее, чем был. Впрочем, что с него взять… Рокэ моложе и кровь его сильнее. Если в венах его, конечно, кровь, а не шадди. - Небезызвестный кансилльер Талига страстно желает выдать за вас какую-нибудь преданную Раканам деву из медленно умирающей семьи Людей Чести. И, признаться, идея эта не лишена смысла - для сторонников кансилльера, разумеется - и может помочь им в достижении немалых целей. - Не успеешь оглянуться, а тебе в постель уже подложили шпионку. Как тяжело жить в этом мире, не правда ли? - Рокэ, не стоит так шутить, - внушительно и вкрадчиво произнес Дорак. – Если у Штанцлера получится то, что он задумал, он и его союзники разом убьют двух зайцев. Во-первых, они действительно получат идеальную шпионку в доме врага, передающую им информацию из первых уст. Во-вторых, если подобная девушка всё-таки родит вам наследника, то ваша жизнь окончательно перестанет стоить для Людей Чести и ломанного гроша. Перстень с ядом или спрятанный в складках платья кинжал
Moura: №5. «У добра преострые клыки и очень много яда» (с) Всё выше, всё выше – высот Последнее злато. Сновидческий голос: Восход Навстречу Закату. (с) М. Ц. Она всё поняла. Поняла сразу и мгновенно, когда мысли ещё не сложились в единую логическую цепь. Всё было слишком очевидно, чрезмерно прозрачно, так ясно, что сначала она даже усомнилась, но спасительное сомнение развеялось быстрее, чем хотелось бы. Поздняя весна окутывала Олларию теплым вечером, а наследница графов Лиско сидела в гостиной дома кансилльера Талига и уже знала, что тот ей скажет. На его пальце не было золота, обхватывающего тревожные алые шерлы. Перстня Повелителей Молний, знакомого ей по руке Мориса Эпинэ. Перстня, хранившего свой секрет так же верно, как и зеленый камень в серебре на её собственной руке. Кому-то ещё так недавно было нужно, чтобы она возненавидела Первого маршала Талига, легла с ним в одну постель, а потом уничтожила – но план этот так протяжен во времени. Теперь стало очень нужно, чтобы герцог Ричард Окделл возненавидел его же – и чтобы Рокэ Алвы не стало как можно скорее. Тот, кто во имя истины собирался претворить всё это в жизнь, сидел напротив неё – усталый, мрачный, величественный старик старше своих лет – и хмуро смотрел в пол. «Мы больше не можем медлить, Адриана, - уронил он в тишину. – Нам необходимо действовать быстро. Ты свободна перед лицом Талигойи и Людей Чести от слова, которое было с тебя взято». Она кивнула, промолчала и так же молча вышла. Спокойная и равнодушная, как равнодушны горные вершины, холодная, как холодны их снежные шапки. Кто знает, чего мог ждать от неё Август Штанцлер, но он ждал не того, что увидел. Нет, этой каменной маски, ставшей её лицом, ждать было нельзя, но никто не должен видеть, о чем она думает и что чувствует. Адриана Лиско была спокойна потому, что твердо знала: герцог Рокэ Алва не умрет. По крайней мере, он умрет не этой ночью. К кансилльеру Талига фрейлину Её Величества королевы доставили, когда время уже близилось к полуночи. Значит, рассчитали всё верно – слишком поздно, ничего нельзя будет остановить. Ричард Окделл, скорее всего, покинул этот дом многим раньше, а Штанцлер всегда был слишком осторожен. Даже вполне доверяя юной графине Лиско, он всё равно не доверял никому. И был прав, потому что нельзя верить тем, кто посмотрел однажды в ту беспокойную, омутом, синь, - и остался жив. Двое верных кансилльеру сопровождающих ожидали её у черного хода. Один из них уже держал под уздцы её лошадь. Время возвращаться во дворец. Время спокойно уснуть, считая себя свободной от клятвы и – навеки – от человека, к которому пообещала самой себе вернуться. Время считать потери и подводить итоги. Но до итогов ещё далеко. Она не торопясь, нарочито медленно устраивалась в седле, мужском и якобы безмерно непривычном, и пока её сопровождающие сонно возились у своих лошадей, вдруг резко дернула поводья. Линарец, застоявшийся в стойле, резко сорвался с места, и она, как камни в спину получившая изумленные крики, исчезла в первом же темном проулке прежде, чем погоня, призванная быть стражей, успела кинуться следом. Из Адрианы Лиско – как и подобает дочери кровных вассалов Эпинэ – была неплохая наездница. Робер бы её одобрил. *** Она знала, что будет поздно. Что она не успеет. И всё равно резкой черной тенью, похожей на призрак закатного кошмара, распарывала ночной город, пригнувшись к крепкой шее линарца. Цокот копыт был подобен грому, город должен был проснуться весь, до окраин, проснуться и сойти с ума, но город спал и давно уже был безумен. Ей было страшно. Боги, как ей было страшно! Как страшно было, когда из рук, подобно тому полному «Черной крови» бокалу, выпадало будущее, которого у неё никогда не было. Окделл – мальчишка, дурачок, почти совсем ребенок, но он сын Эгмонта и Мирабеллы, Повелитель Скал, у него хватит якобы Чести и якобы благородства для того, чтобы спасти любимую женщину (как плохо он умеет скрывать свои тайны, всё в глазах – а Катари не слепа) и ещё дюжину верных Раканам людей. Хватит и памяти, чтобы отомстить за свою семью и семьи других – как за её. Бедный мальчик, он ведь так и не понял того, что Адриана Лиско поняла уже давно, хотя была немногим старше – ими всеми играют. Они – только шахматные фигуры на разбитой на черное и белое доске, и вряд ли кому-то из них дадут стать больше, чем пешкой. Дик Окделл оказался в будуаре Катарины Ариго неслучайно. Кто-то хотел, чтобы он застал сцену, которую застал. Чтобы он увидел своими глазами Первого маршала Талига и свою королеву, топящую стон в чужом плече. В чужом плече… Адриана Лиско почувствовала, как слабеют руки и, злясь на себя до боли, до ненависти, крепче сжала поводья. Катарина Ариго – женщина, Рокэ Алва – мужчина, любящий ломать людей об колено. И он ломает этот гордый цветок из семьи леопардов, ломает с неистовством, презрением, мешая с грязью. Нет, она не жалела Катари. Она вообще разучилась чувствовать что-либо в этом сумасшествии последних двух дней, когда, не видя его, довольствовалась лишь слухами и доверительным нервическим шепотом королевы, лихорадочно рассказавшей ей всё, всё, всё. То «всё», которое ей полагалось знать. В этой скачке и этой ночи она не чувствовала ничего из того, что должна была бы. … Ладони, обхватывавшие её лицо, не лгали. Можно лгать словами, даже глазами, но нельзя - так. Он приказал ей уйти, хотя она была бы готова остаться – просто остаться, приказал, потому что для крови и пустоты выбирал других – тех, с кого можно было пить ненависть, как лозу. Создателя ради! Если она опоздает – а она опоздает – какая разница, чье тело он брал. Никакой. *** Благо, в этом доме не было больше ни одного глупца, кроме несчастного оруженосца Ричарда Окделла, и привратник узнал всадницу, в мгновение ока слетевшую с седла у самых ворот. Адриана не знала, что известно людям Алвы и известно ли им что-то вообще, но через минуту её встретил на пороге Хуан, держа в одной руке свечу, а другой придерживая дверь. - Дора, - он преклонил голову, когда она ступала через порог и, подхватив на ходу сброшенный ею плащ, запер дверь. Никто не пошел за ней ни чтобы проводить, ни чтобы осветить дорогу. Путь в кабинет Первого маршала Талига она запомнила хорошо. *** Дверь не была заперта и за ней царствовала тишина. Текучая и густая. Ещё не дойдя до порога, она почувствовала это нутром, чем-то, закипающим за грудиной. У Рокэ Алва был слух кошки, и когда она подошла к двери, дверь эта распахнулась перед её лицом. Мертвые не улыбаются привественно и насмешливо, мертвые спят сном без снов, а не приглашают войти. Значит, жизнь. Значит, она просто угадала с ядом, и есть ещё день. Один только день. - Добрый вечер, графиня. Сегодня один интересный визит следует за другим. Вина? Только не надо яда, не стоит портить хороший букет… Ворон стоял вполоборота к ней, глядя куда-то в догорающий огонь камина. Багровые отсветы страшно играли тенями, обрисовывая этот точеный, хищный профиль. Адриана медленно повернула голову и посмотрела вглубь комнаты. Там, в кресле у камина, потерянным зверьком жался мальчишка, Повелитель Скал, изумленный и напряженный, разбитый, но ещё упрямый и готовый к чему угодно. Она знала, как безумны её, смотрящей, глаза, и могла понять, почему Дикон так смотрит на неё в ответ. Алва галантно пропустил её в комнату – она хочет быть такой же равнодушной; Окделл начал медленно подниматься из кресла, всё ещё такой раздавленный, виноватый, настоящий. Адриана, словно сквозь воду, шагнула вперед, а потом, плавно качнувшись всем телом, сорвалась и в два молниеносных шага подошла к Ричарду – и свист пощечины, рассекшей воздух, звонко разорвал мертвую тишину. Удар был слишком резким и болезненным для женщины – или, возможно, просто унизительным и заслуженным. Хлесткий, с оттяжкой, наказывающий, гордый. Дикон оступился и прижал к щеке ладонь. Жгло. Жгло неестественным, жалящим огнем, словно его стеганули кнутом по лицу. Адриана закрыла глаза, выдохнула и сжала пальцы заалевшей горящей руки. Силы уходили, те силы, которые – все – она отдала, чтобы быть здесь, но всё равно не успела. Мальчик… если бы ты только понял. Дикон стоял и смотрел ей в лицо, словно видел призрак. Этот мир окончательно летел в пропасть, он не смог убить и не смог быть благородным, в этот дом зачем-то пришла фрейлина Катари – ах, да, серая тень в окне, плащ… - а его эр (теперь – нет, ибо пошел против клятвы) всё ещё стоял у порога, у зияющего чернотой проема, и глаза его казались такими же провалами во мрак. - Как вы ответите перед своей совестью, Ричард? – Прозвучал глухой, севший голос. – Как, спрашиваю вас я. Как. – Адриана сверкнула всё ещё лихорадочно горящими глазами, а потом, не дожидаясь ответа, продолжила: - Яд в вино… оружие женщин, ревнивцев и трусов. Я никогда не могла подумать, что сын Эгмонта… Нет. Нет. Она вдруг так же, как минуту назад, плавно качнулась на месте, но уже не вперед, а назад, и Ворон успел подхватить её простым и твердым движением. Эта женщина была его любовницей, точно и несомненно, так же, как была ею и Катари, которую он, Дик, любил. Все женщины этого королевства выбирали властителя Кэналлоа – и даже Создатель понял бы, почему. Ричард тоже когда-то понял и тоже пошел за этой силой, нечеловеческой, безумной, просто невозможной, но его вернули обратно долгом и Честью. Долгом, который требовал спасти свою королеву. Долгом, который требовал уберечь верных истинной Талигойе. Долгом, который требовал отомстить за отца, за Мориса, Мишеля, Сержа и Арсена Эпинэ, в конце концов, за Эдмона и Артура Лиско… господи, почему они все вдруг стали не то предавать, не то видеть? Он хотел бы сейчас умереть, если бы мог, но решил нападать, помня о лучшей из защит – как и учил его бывший эр. Человек, который проживет ещё, возможно, только сутки. - Вы… вы… - Юноша, отдышитесь, - жалящий, жесткий, льдистый голос. - Я – что? – Адриана подняла голову и пристально вгляделась в лицо Окделлу. – Нет, Дикон, я не являюсь любовницей герцога Алва. Хотя могла бы, - тихо закончила она. Даже в полутьме было видно, как вспыхнули на её щеках два темных болезненных пятна. – Впрочем, это не для ваших ушей и не для вашего ума… - Она вдруг, внезапно расправив плечи – прямая, неестественно прямая спина – повернула голову и впилась глазами в лицо Ворона, всё ещё спокойно удерживающего её в своих руках, словно так и было надо. Глаза её расширились и потемнели. Кажется, только сейчас она – не порывом, а уже осознанием – поняла, что произошло. - Ты… - Как видишь. И надеюсь прожить ещё долго, хотя не все согласны с этим планом. Ах, да. Имею честь представить вам, юноша, - вдруг светски обратился он к Окделлу, всё ещё замершему у кресла, и тот перевел на него ошарашенный взгляд, - вы ещё не знакомы с графиней Лиско в её новом качестве будущей герцогини Алва, - и привычным жестом вдруг на секунду прикрыл ладонями глаза, а потом быстро опустил их. Будущей герцогини Алва? Адриана Лиско – невеста Ворона? Ричард почувствовал, как внутри, где-то в животе, сжимается холодный змеиный комок. Значит, Ворон с ней обручен… Но, Создатель и все его святые, как, когда? Дикон лихорадочно метнулся глазами к тонким запястьям девушки. Браслета не было. Но он был и не нужен, вдруг понял Ричард. Обо всем говорило звенящее напряжение в этой женщине, её потемневшие, лихорадочно блестящие глаза, обо всем говорило их «ты», и он понял. Тогда, в доме на улице Мимоз, конечно… Создатель! Ричард почувствовал, как кружится голова. И после, на площади Леопарда, у горящего особняка Ариго, когда Ворон держал на руках тонкое бессильное тело, страшно подумать о том, что он чувствовал, если он, конечно, способен... И то, о чем они говорили потом, в этом же кабинете – конечно, она была испугана, он тоже, ведь чуть её не потерял… Кансилльер Штанцлер сказал ему, что Рокэ нечего терять и тот давно ищет смерти, потому что вокруг одна пустота, но эр Август ошибался. Ричард Окделл решился на то, на что решился, ради людей, которые хотели жить, любить, растить своих детей, потому что Ворону всё это было ненужно, а сейчас оказалось, что и Алва был кем-то любим, ожидаем… любим? Дикон осмелился поднять глаза и посмотреть на Адриану Лиско. Странно, что только сейчас он понял, сколь малое, оказывается, может быть красноречивее слов. И ему уже не было интересно, как и от кого эта девушка узнала о том, что должно произойти – и что произошло. Вдруг в эту секунду, в ту самую секунду, когда Адриана рвано выдохнула, он, наконец, понял, как страшно было то, что он совершил. - Вам необходимо время для раздумий о бренности бытия. Вы его получите. – Вдруг равнодушно бросил Ворон. - На этом свете, разумеется, - уточнил он, пожав плечами. – До того вы ещё не доросли, юноша. *** - Что с ним будет? – Голос спокоен, почти глух. Она отстраненно подумала, что вовремя решила сесть – всё тело дрожало, и только лицо оставалось спокойным – чужая, верная наука. - Думаю, герцогу Окделлу стоит отправиться в небольшое путешествие. Свежий воздух отрезвит ему голову, - Алва подошел к столу, взял кувшин с вином и резко выплеснул темную жидкость в камин. Угли зашипели, облако белого пара на короткий миг яростно взмыло вверх. В комнате стало темно, только под ногами мужчины, стоящего перед погасшим камином, светлел лунный ковер. - Перстень Эпинэ? – Всё так же, почти шепотом, спросила она. - Полезная вещица. Возможно, стоит вернуть её последнему хозяину. С последним же наставлением о вреде и пользе винопития. Адриана вскинула голову, глаза её в ночном свете блеснули серебряными всполохами. Взгляд остался без ответа. Он молчал, она молчала тоже. Рокэ Алва, возможно, лишен милосердия, но о воздаянии знает достаточно – и умеет мстить, как умеют лишь единицы. Кансилльер и сторонники поставили на кон всё, но из Ворона был дьявольски хороший игрок, и сам Чужой водил его рукой. Штанцлер умрет. Умрут и другие. «Вы не найдете здесь ничего кроме клейма предательницы…» А если – уже? Ворон вдруг резко развернулся, словно что-то вспомнив, подошел к забросанному бумагами столу и выдвинул один из ящиков. Быстро взял что-то из темной глубины, подошел к ней и разжал пальцы над её коленями. Адриана медленно развернула отрез темного шелка не крупнее носового платка. На переливчатой мягкой ткани лежал перстень. Даже в полутьме, при одном только лунном чистом свете, было видно, как тонка изящная, старинная, явно морискийская работа. Серебряная, кажется, оправа и вытянутый, с двумя острыми углами, напоминающий кошачий зрачок камень. Где-то в груди вдруг болезненно кольнуло. - Это всего лишь сапфир, - послышалось за спиной. - Зачем? – Глупый вопрос и ответа, вероятно, не будет, но сейчас она плохо понимает, о чем думает и что говорит. - Ты ведь не ждала от меня действительно браслета невесты? – Он усмехнулся, и она про себя признала: нет, не ждала. Она вообще не ждала ничего. – Умные люди, хоть их и единицы, поймут смысл и не станут задавать лишних вопросов, а глупым всё равно, что носит графиня Лиско. Сапфиры был его камнями, камнями кэналлийского Ворона, и хотя их могли носить любые другие, для знающих людей это действительно имело смысл. Адриана осторожно взяла перстень и надела на руку. Она не носила колец, кроме одного – фамильного перстня Лиско, серебро и темно-зеленый диопсид, так же, как и шерлы Эпинэ, скрывавший погибель. - Он пришел к тебе раньше меня, - заговорила она. – Значит, у него хватило смелости - и, значит, ты знал, - тяжело бросила она, - но пил. Почему? Это была ночь ненужных вопросов и безмолвных ответов. Ей хотелось просить за чужие жизни, но она знала, что не имеет на это права – ни как давшая ему слово, ни как некогда обещавшая сделать для Талигойи то, что попытался сделать сын Эгмонта Окделла. По крайней мере, мальчик будет жив. Тогда – с кем ей прощаться, здесь и сейчас, на расстоянии и в тишине? Кансилльер Талига ошибся. Рокэ Алва, если успеет, заставит за эту ошибку заплатить - о, по всем счетам. - Я знаю этот яд, - слова давались с трудом, падали на пол и разбивались. - Не первый раз. Если Леворукий, - она не видела, но услышала усмешку в голосе – злую, острую, - действительно меня опекает, то вы, графиня, не станете вдовой, не успев стать супругой. - Штанцлер говорил со мной, - помолчав, начала Адриана. Она поднялась, медленно дошла до стола и оперлась ладонями на столешницу, на исписанные четкими строчками листы. – Вернул мне моё слово, - она горько улыбнулась и покачала головой. – Создатель, как они все ненавидят тебя. Безумно ненавидят тебя. Даже этот мальчик, восхищавшийся тобой… - О ненависти мне говорит женщина из Дома Лиско. - Да, моя память стала коротка, - покорно признала она. – Впрочем же, у меня всегда будет шанс закончить начатое Окделлом – знаешь, это традиция Людей Чести, женщины когда-то предпочитали смерть позору, а яд и перстень - это даже почти изящно… Но ты, разумеется, знаешь. И она вдруг рассмеялась в голос. Быстрым, нервным смехом, неостановимым, похожим на приступ. Смеялась и смеялась, откинув назад голову, и крупно дрожала всем телом. Это была истерика, страшная, но короткая, и смех угас так же быстро и внезапно, как начался. Она почувствовала себя слабой, безмерно слабой – почти как тогда, в этой же комнате, после ночи на площади Леопарда. Ворон умел появляться из ниоткуда, из тьмы, словно она служила ему, бесшумно и мягко. Чужие руки обхватила её со спины, заскользили по ткани платья снизу вверх, и она вдруг рывком поймала эти руки и прижала к себе, заставляя обнять и не отпускать. В лунном свете искристо, с какой-то таинственной провидческой красотой сверкнули грани сапфира на её пальце. Адриана выдохнула и откинулась ему на грудь, закрывая глаза и опуская голову на плечо Ворону. Так было хорошо. Так было спокойно. Так было совсем неправильно, но было, а верно одно лишь бытие. Так она не думала о смерти тех, кто завтра погибнет – а уже знала их по именам, предполагала, угадывала, прощалась и просила прощения. Губы, горячие, словно в лихорадке – или это лихорадит её? – коснулись виска в том месте, где ещё светлела полоска недавнего шрама. Всё внутри задрожало и зазвенело, а потом стихло, как стихает потревоженная струна под успокаивающей ладонью музыканта. Она пережила страх, которого не пожелала бы и врагам своим, страх за слишком многое и слишком многих, и кого-то надо уберечь, а кого-то отдать – страху и смерти, смерти и страху, блистающим невыносимой сапфировой синью. Она простила его убийц – и простилась. Она простила его – убийцу – и пришла. Она всегда приходит и всегда будет приходить, только бы было – куда, к кому. - Найди противоядие, - прошептала она, ещё ощущая под ногами зыбкую грань этого мира, - или яд, если тебе поможет он… Найди, слышишь? – Она тяжело выдохнула вдруг слишком загустевший в легких воздух. Руки, обвивавшие её плечи, прижали её ещё ближе, вжали в чужое тело, горячее, живое, живое до несомненности и невероятности. Ей было слишком страшно и слишком холодно. Она никогда не произнесла бы этого слух и никогда не повторила бы однажды сказанных слов. Она могла бы уйти, если бы он приказал, так было бы правильно, но они ничего не делали так, как правильно, и давно нарушили всё, что было мыслимо и немыслимо, а с этим человеком не было, нет, не было ни страшно, ни холодно, не сейчас, только не сейчас. Может быть, противоядия не будет. Может быть, яда не было в вине, что он пил. Может быть, яд не в состоянии причинить вреда Ветру. Может быть. Может быть. Может быть. Но, может быть, нет. И тогда это последняя ночь. Долгая, молниеносная и сумасшедшая, и надо взять её всю, надо остановить время и попытаться вырвать у него как можно больше, дольше, как можно… Она резко развернулась и с головой кинулась в темнеющую черно-синюю бездну. - Я уйду, если ты скажешь, что я должна уйти, - выдохнула Адриана. Алва, глядя ей в глаза, медленно пропустил между пальцев шнуровку платья, а потом резко рванул её в стороны. Затрещала ткань, и Адриана Лиско, чувствуя, как горячие узкие ладони скользнули по её плечам, спуская ткань, закрыла глаза. Чтобы родиться, сначала иногда нужно погибнуть.
Moura: №6. «…Все синеглазые в нашем роду были малость не в себе – что упомянутый Родриго, что Алонсо, что ваш покорный слуга» (с) Я с вызовом ношу его кольцо - Да, в вечности жена, не на бумаге, - Его чрезмерно узкое лицо Подобно шпаге. (с) М. Ц. … Договорить Манрик не успел – Катарина Ариго упала в обморок. Громко завизжала какая-то фрейлина, в комнату вбежала герцогиня Колиньяр, к королеве разом кинулись несколько её дам. Девушка, одетая в простое, темно-зеленое, в цвет болезненно блеснувшим глазам, платье опустилась на колени перед Её Величеством, но смотрела не на свою госпожу, а в глаза кардиналу. Он узнал её и отстраненно холодно отметил про себя, что выбор Штанцлера был не из худших. Возможно, девочка и не сведет Рокэ с ума, но что-то в ней, несомненно, есть. Равнодушно скользнувший взгляд вдруг зацепился за синюю искру блеска на тонком пальце. На руках молодой графини Адрианы Лиско было два перстня – фамильный, с зеленым диопсидом, на правой руке и серебряный же, с вытянутой формы острым сапфиром, на левой. Морискийская работа, явно единичная, тонкая. Кажется, когда-то он уже видел это украшение… Создатель. Он мог бы и догадаться, что Алва всегда делает только то, что хочет. - Её Величеству дурно, - с вежливым участием разнесся над засуетившимися людьми голос Дорака, - перенесите её в спальню и пригласите врача. Граф Манрик, позаботьтесь о том, чтобы всё было сделано должным образом. - Разумеется, - заверил тессорий. Кардинал поднялся и, уже дойдя до двери, обернулся и вновь встретился глазами всё с той же фрейлиной. - Графиня Лиско, могу я просить вас уделить мне минуту? Адриана Лиско быстро поднялась и подошла к дверям, словно ожидала этого приглашения. Через приемную королевы быстро пробежала молодая золотоволосая девушка – Дорак узнал в ней Констанц Рокслей, за ней – ещё кто-то, откуда-то появилась неизменная герцогиня Колиньяр с флаконом нюхательной соли. Кардинал Талига Квентин Дорак слегка поморщился – он не терпел суеты – и, чуть коснувшись пальцами локтя графини Лиско, увлек её в сторону. Адриана осторожно высвободила руку и снова поймала глазами взгляд вероятного собеседника. Дорак про себя усмехнулся, подумав, что в этой девочке есть что-то, напоминающее ему Рокэ. Девушка казалось абсолютно спокойной, ни один мускул на её лице не дрогнул, и выдавали только крепко сцепленные в замок руки. Она должна была догадаться. Впрочем, она и без того почти угадала. Первый маршал Талига играючи заставил своих врагов расплатиться за самонадеянность, и первыми стали братья королевы, бывший комендант Олларии и один из Приддов. Вряд ли у Алвы были точные цели. Он вызвал бы на дуэль любого, кто не пошел бы на попятную, но вызвались те, кто был уверен в своем успехе – успехе, впрочем, добытом чужой рукой, неумелой рукой юного Окделла. Но, значит, Алва жив. Будущее, почти выпавшее из рук, было подхвачено у самой земли. Чужой хранил своего земного наместника и ту, что решилась идти за ним. - Как это произошло? – Она заговорила первой, спокойно и ровно, но по-прежнему не разнимая рук. Дорак позволил начать разговор именно ей, потому что ему было любопытно, с чего она начнет – с погибших или с Ворона? Она выбрала срединный путь. - В начале восьмого часа этого утра в аббатстве Ноха герцогом Алва во время дуэли на шпагах были убиты граф Штефан Гирке-ур-Приддхен-ур-Габенхафт, граф Ги Ариго и граф Людвиг Килеан-ур-Ломбах. Пытавшийся спастись бегством Иорам граф Энтраг был убит в спину пистолетным выстрелом. – Слова звучали деловито и сухо, словно он беседовал с Советом Лучших Людей Талига об урожаях на будущий год. А урожаи, кстати, грозят быть не слишком обширными… Девушка медленно закрыла и открыла глаза. Выдохнула и вновь посмотрела кардиналу в лицо. - Я разделяю глубочайшее горе Её Величества и скорблю о смерти сих господ и истинных Людей Чести. – Смелая девочка, не побоялась эпитета. – Да упокоятся они в Рассветных Садах. – Голос дрогнул лишь на мгновение, словно упал в глубину, но потом вновь поднялся и окреп. - Волей Создателя, - откликнулся Дорак. Пора было переходить к сути, формальности были соблюдены. – Вас, графиня, разумеется, больше беспокоит судьба герцога Алва. Можете быть спокойны. Герцог здоров, невредим и даже угощал этим утром красным кэналлийским господина кансилльера, к которому был приглашен на завтрак. Что-то в лице девушки дернулось и замерло. Она по-прежнему была пряма и льдисто спокойна, только руки ещё крепче сжались в замок. Итак, теперь графиня Лиско знает, что неумелая тайна Августа Штанцлера раскрыта. Любопытно, как она себя поведет? Но Адриана не думала о том, как Дораку стал известен план кансилльера. Это можно было предугадать, в Талигойе не было человека более осведомленного, чем Сильвестр. Она думала о другом. О, да. Значит, он спросил по всем счетам. Мужчины должны отдавать долги, - говорил Ворон. Что ж. Тех, кто не захотел делать этого по своему желанию, Алва заставил заплатить силой. Теперь всё погибло, погибло без возврата – всё, бывшее некогда целями, всё, бывшее некогда способами. Нить была рассечена равнодушным отблеском удара шпаги. Лучшей шпаги Талига. А ей было и не было жаль… Адриана поняла – и поняла мгновенно – о чем будет разговор. Ещё там, в кабинете королевы, она поймала секундный цепкий взгляд, остановившийся на сияющем сапфире. «Умные люди, хоть их и единицы, поймут смысл и не станут задавать лишних вопросов, а глупым всё равно, что носит графиня Лиско». Не приходилось сомневаться, что перед ней стоял умный человек. Не приходилось, впрочем, уже давно. - Прекрасный камень, - Дорак со светской вежливостью указал глазами на кольцо на её левой руке. - Необыкновенная глубина. Не знал, что Лиско носят сапфиры, графиня, впрочем, я не знаток. Вопрос без вопроса. - Вы не ошиблись, Ваше Высокопреосвященство. Их носят Алва, - спокойно, твердо. … и ответ. Взгляд кардинала стал пристальнее и внимательнее, но Адриана Лиско глаз не отвела. Положительно, у них с Рокэ действительно есть что-то общее. Создатель, ну почему всё в этом мире никогда не идет по разумному плану, вечно приходится подстраиваться под беснующиеся обстоятельства… - Позвольте заметить, что вы играете с огнем, сударыня. - Что вы. Только с ветром. Нет, положительно хороша! Или это школа Алвы, или Сильвестр всегда недооценивал кровных вассалов Эпинэ. - И в какую же сторону дует ветер? Аллегорическая форма была понятна им обоим, одновременно без меры откровенна и вместе с тем невыносимо далека от прямоты. Но здесь игру необходимо было вести тщательно и осторожно. Во-первых, если он не хотел получить из Алвы-соратника Алву-врага, а, во-вторых, потому, что – раз эта девочка уже преподнесла ему пару сюрпризов – возможно, преподнесет и ещё. Кто знает, вдруг дочь графа Лиско окажется фанатичной сторонницей династии Олларов. Дорак против воли коротко усмехнулся подобной абсурдной мысли – тем паче, что скоро оная династия должна была уступить место новой, сильной крови. - Не думаю, что есть всего одна верная сторона. Прекрасное начало… - Я не служу Людям Чести так, как могла бы, но и служить кардиналу и королю Оллару я тоже не в силах. Все-таки откровенность взяла своё. Или она тоже не любит и не умеет прятаться за ворохом фраз, или не боится абсолютно ничего. Создатель! Он бы на её месте тоже ничего не боялся. Любой, кто мог бы похвастаться таким камнем на своей руке, ничего бы не боялся и мог бы чувствовать себя защищенным хоть от всех закатных тварей. Только неужели Катарина Ариго не узнала камня? А, впрочем, откуда? Её Величество обыкновенно смотрела не на драгоценности Первого маршала. Дорак вспомнил, как отзывался о своей царственной любовнице сам Ворон, и подавил очередную узкую усмешку. - Мы, люди, живем среди людей, - наставительным тоном проповеди вкрадчиво начал Дорак, - и не можем быть от людей отдельны. Все мы служим Создателю в душах своих и кому-то – земными делами своими. Все мы стоим на чьей-то стороне, дочь моя. На губах Адрианы Лиско мелькнуло что-то вроде секундной улыбки. Или она ведет тонкую и умную игру, или смогла наступить на горло многовековой ненависти. Было не так много вариантов того, с кем эта девочка. - Если Вашему Высокопреосвященству будет угодно, я скажу, какая сторона мне ближе. Прошу вас, вот кольцо, удостоившееся внимания кардинала Талига, и это ответ. Значит, с Рокэ. Прямо, конечно, не скажет, да и так оно даже лучше. Только знать бы всё-таки, с кем Алва, но это дело безнадежное и заранее обреченное на провал. Алва ни с кем, один, вечно сам по себе, ему не указ никто, если указ этот сталкивается с тем, что считает нужным и правильным он. А что считает правильным владыка Кэналлоа – известно одному только Ветру. Или, возможно, ещё Леворукому. Ворон на стороне Талига – и только. Так чудовищно многозначно и так чудовищно неопределенно. Дорак медленно покачал головой. Ему срочно нужна хоть одна чашка шадди, чтоб прояснить мысли. Девочка выбрала не худшую сторону. Видимо, слово она уже дала, она дала – а Ворон принял, раз надел на её палец этот камень. Если всё пойдет удачно, молодая Лиско в итоге станет как минимум женой регента при малолетнем кронпринце Карле, как максимум – королевой Талига. Только бы довести дело до конца, дожить, посадить Алву на трон, запаяв цепь и не оставив ему выбора, а эту девочку… В конце концов, королева – не король, её можно сменить в любой момент. Но этим лучше займутся те, кому больше не хочется жить, а он, кардинал Сильвестр, если доживет, подыщет Ворону какую-нибудь племянницу гайифского императора. Хотя графиня Лиско, бесспорно, меньшее из зол. Нет, всё-таки у Ворона отменный вкус, не надел же он этот сапфир на девицу Окделл… - Насколько я могу понять, ни Её Величество, ни ваш друг кансилльер ещё не осведомлены о вашем выборе? - Господин кансилльер узнает об этом, - кивнула она. – Как и моя королева. Будьте покойны. - Только бы было, кому узнавать. Он-то спокоен, а вот будет ли спокоен Штанцлер. Его замысел воплотился в жизнь, да вот только не с теми причина и целями. Кажется, девочка действительно влюбилась в Рокэ, что, собственно, не мудрено. Она не врет. Это несомненно. Но выходит так, что об их договоре неизвестно вообще никому, следовательно, обручились тайно. Впрочем, чему он удивляется, когда речь идет о кэналлийце. С этого станется привести её с собой на дворцовый прием никому и ничего не сказав – и сразу в качестве герцогини Алва. Так, чтобы присутствующие ещё долго не могли прийти в себя, сердце радеющего за истинную Талигойю кансилльера не выдержало, а Оллария и всё королевство ещё полгода обсуждали бы такую романтичную (и глупую, но это уже иное) женитьбу. Впрочем, Алва никогда не поступал глупо. По крайней мере, можно не бояться, что девочка отравит супругу кувшин «Черной крови». Алва, конечно, самоубийца и безумец, но он бы никогда не связал себя словом с женщиной, мечтающей провернуть у него в груди кинжал – хотя бы потому, что иметь такую в любовницах было бы гораздо забавнее. У любовниц меньше прав и возможностей и любовница никогда не наденет на бастарда герцогскую корону. - Надеюсь, дочь моя, сердце твоё чисто в своих помыслах и искренно в своих решениях, - как удобно всё-таки служить великой Олларианской церкви. Богословские формулировки порой бывают просто бесценны. - Будьте спокойны, - повторила Адриана, а руки её по-прежнему были крепко сцеплены между собой. Вероятно, если бы разговор продлился ещё хоть минуту, она не выдержала бы, но беседа подходила к концу. Квентин Дорак узнал даже больше, чем хотел. Когда темная мантия кардинала скрылась за дверью, Адриана выдохнула и закрыла глаза. Всё внутри неё дрожало, но дрожь приходилось унимать. Ей пора возвращаться. Долгое отсутствие – особенно для беседы и кардиналом – могло выглядеть подозрительным. Тем паче, в глазах Катарины Ариго. Кажется, только что она получила негласное благословление от человека, которого ненавидели все честные люди этого королевства. В конечном счете, теперь можно не бояться угрозы хотя бы с этой стороны. Но, Создатель, четыре человека! Август Штанцлер, которому Ворон наверняка рассмеялся в лицо, она видит эту картину почти живой... Убитый в спину Иорам… Иорам трус, но он был человеком, живым человеком. Адриана сжала руки до белизны, до боли. Обод кольца впился в кожу, и это отрезвило. Она выбрала и решила. Выбрала – и решила. *** Адриана Лиско вжалась в стену, сливаясь с темным камнем. Карета и сопровождающие её люди кардинала покинула пределы городских владений Алва. Ещё с минуту девушка прислушивалась к отдаляющемуся цокоту, а потом постучалась в дверь привратницкой. Впустивший её кэналлиец, проводив Адриану до дверей, вдруг, прощаясь, низко поклонился, приложив к сердцу ладонь, бросил последний короткий взгляд на её руки и исчез. Воистину, это кольцо было или проклято, или кричало громче любых слов. … Струнный перебор она услышала ещё на лестнице. Дверь в кабинет была распахнута, в камине ярко пылал огонь, хотя за окнами царил душный вечер, но Адриана почему-то подумала, что без огня здесь было бы невыносимо холодно. Она остановилась в дверях, опустив ладонь на бронзу ручки и склонив голову к откосу. Ворон сидел в кресле у камина лицом к ней и в профиль к огню, и рыжие отблески, ударяясь об иссиня-черную гладь волос, превращали их в багровый ореол. Алва, опустив голову, кажется, совершенно бездумно перебирал струны. Это была одновременно легкая и протяжная, простая и пугающая мелодия – очень красивая и отчего-то холодящая кровь – как, впрочем, и тот, чьи руки порождали её. На полу блеснули осколки темного бутылочного стекла. Милосердный Создатель, как хорошо, что она пришла. Даже если он прогонит её, она нужна здесь – здесь и сейчас. - Я знал, что ты придешь, - он усмехнулся. – Кардинал Талига не выдержал моего общества и покинул сию обитель греха, зато пришла ты. Он хочет новую Двадцатилетнюю войну – он её получит, и я даже выиграю ему эту войну… - Усмешка его в полутьме озаряемой огнем комнаты показалась страшно зловещей. – А чего всё-таки хочешь ты? – Мелодия резко, звеняще оборвалась, Алва поднял голову, и она невольно крепче сжала рукой холодную бронзу. Чего хочет она? Не войны, не золота, не славы, даже не мести. - Что с Окделлом? – Тихо спросила она, войдя в кабинет и осторожно прикрыв за собой дверь. - Сейчас Повелитель Скал находится примерно в шести днях пути до алатской границы. Когда он будет в Агарисе – известно одному Леворукому, учитывая, какой из юноши наездник. А там пусть ищет хоть бога, хоть черта, хоть Альдо Ракана, который недалеко ушел от последнего, - Ворон опустил гитару на пол и вдруг рассмеялся, и тогда Адриана поняла, что он безбожно пьян. Её встречи с этим человеком можно было пересчитать по пальцам, но не надо было долго знать его, чтобы знать и о любви Повелителя Ветров к красным кэналлийским. Возможно, сейчас она была удивлена потому, что, даже не смотря на пристрастие Ворона к вину, никогда не могла представить его пьяным. Казалось, его не трогают ни лоза, ни кровь. - Им всем там место, - бросил Ворон, - все честные люди сбегают в Божий Град, а я – на войну. И так и будет! – Вдруг закончил он, и Адриана почувствовала колкую дрожь в кончиках пальцев. Не было ничего страннее и безумнее, чем услышать из уст потомка предателя ритуальную фразу Людей Чести. – Удивлена? – Он поймал её взгляд и снова усмехнулся – сумасшедшей, острой усмешкой. – В конце концов, Алва – тоже Великий Дом, будь оно всё проклято… Ворон резко ударил ногой по пустой винной бутылке, стоявшей у кресла, и та покатилась по шкурам, упершись в каминную решетку. Адриана медленно зашла за спинку его кресла и опустила ладони на чужие плечи. Ворон, кажется, даже не заметил её рук. - Будет война? – Негромко спросила она только чтобы что-то сказать. Адриана Лиско пришла сюда, сама не ведая цели прихода, но, по крайней мере, она хотя бы не собиралась, как хотела ещё утром, говорить с ним о дуэли в заброшенном аббатстве. Она не собиралась, заговорил Ворон. - Родич спрутов - ты не помнишь его имени?.. впрочем, откуда – дрался хотя бы прилично. У него были честные глаза обреченного, - Алва закрыл глаза, откинул голову на спинку кресла и улыбнулся одними губами. – В отличие от такой швали, как Иорам. Туда ему и дорога, к закатным кошкам, - бросил Ворон, и на секунду лицо его исказилось каким-то темным изломом. Или, может быть, это играл свет, призрачный свет, напоминающий Закатный. Она помнила, как звали родича Приддов. Впрочем, это не имело значения. Помолчав, Алва всё-таки ответил на её вопрос – или, возможно, говорил сам с собой: - Ургот и Фельп готовы платить за шпагу Первого маршала Талига миллионы золотом, а, впрочем, мне плевать, за кого драться. Бордонский флот и наемная армия Гайифы – это почти занимательно, но всё-таки скучно, опять скучно, невыразимо скучно… Адриана наклонилась и скользнула губами по его закрытым векам. Алва остался недвижен. Надо было… Создатель, она не знала, что было надо. Ей не хотелось – уже не хотелось – говорить ни о сегодняшнем утре, ни о сбежавшем кансилльере Талига, ни о юном Окделле. Наверное, пора было прекратить искать цели и сказать, наконец, самой себе, что единственной её целью отныне и навсегда был этот человек, пугающий и притягивающий, так легко, как разменную монету, кидающий в пыль людские жизни. Впрочем, да, все идут своими путями. Путь Рокэ Алвы хотя бы прям. Она убрала ладони с чужих плеч и подошла ближе к камину. Почему-то ей было болезненно тревожно, тоскливо, черно, и она не понимала, сгущается ли рядом с этим человеком её личная тьма или, наоборот, он отводит её. - Пройдет не больше недели - и я выйду из Олларии, - Адриана повернула голову. – Пусть армия идет, сколько ей угодно, я буду в Фельпе раньше. Но до этого, - он вдруг открыл глаза и подался вперед, - должна исчезнуть графиня Лиско. Не бесследно, конечно. Досточтимый кардинал Талига, отчего-то внезапно проникнувшийся к тебе симпатией, заверит Её Величество королеву в том, что в Кэналлоа, владениях своего супруга, герцогиня Алва в полной безопасности и страшно жалеет, что не успела проститься со своей венценосной госпожой, утонувшей в трауре… - Всё та же, зло-презрительная усмешка, которой она раньше никогда не видела, секундной тенью мелькнула на красивом хищном лице. Лице невыносимо, дико уставшего человека. Создатель, она поняла это только сейчас. - Я еду в Кэналлоа? – просто спросила она. Спрашивать о причинах и спорить не имело смысла, да она и не хотела. Когда решение озвучивалось Вороном, оно казалось принятым давным-давно и единственно верным, даже если подобно ушату холодной воды рушилось на плечи. - Сначала в Алвасете, якобы принять владения. Потом на юг. В Гостилью. В Гэриньенте. Там изумительные виноградники красных сортов… Принять владения. Она не могла ослышаться. - Ты всё решил. Так договаривай. - Тебе дадут знать. Не раньше, чем через три дня. Значит, ещё три дня она пробудет графиней Лиско, дочерью семьи кровных вассалов Эпинэ, а потом… Расчет был верен и прекрасен в своей точности. Первый маршал Талига отбывает воевать с Бордонской армией, его тайно обвенчанная с ним супруга – принимать во владение герцогство, а знать об этом будет только кардинал Дорак. Да, мир был безумен – и она своими руками тщательно помогала ему оставаться таковым. - Это слишком спешно даже для тебя. Нет, она лжет, но что-то надо сказать. Для них это не спешно, им надо торопиться, она не знает, зачем, но знает, что надо, иначе можно опоздать. - Ты уедешь. – Лицо его утратило и темную, презрительную усмешку, и утомленность, став жестким, четко вырезанным из гладкого светлого камня. Это была констатация факта и приказ, которому она даже не собиралась противиться. - Пусть так. Зачем ты торопишься с венчанием? - В Кэналлоа ты должна прибыть герцогиней, а не шлюхой. Прекрасно… Впрочем, он прав, прав до единого слова. Она шлюха и стала таковой благодаря ему – и, сказать по чести, не жалеет об этом. Возможно, преступление против таинства брака и было страшным грехом, но отчего-то Адриана Лиско не чувствовала ни вины, ни стыда. Может быть, теперь это была просто мелочь из тысячи мелочей, значимая не более, чем капля в море. Своей южной границей долина Гостильи почти примыкает к морю… там солнце. Там много солнца, а здесь – пепельное лицо Катари, цепкие глаза Дорака, бессмысленные слова и бессмысленные церемонии. Что-то зрело, подкожное и больное, в этом пока ещё живом городе. Ему не нужна любовница, ему нужна герцогиня, только делить постель можно и с другими, и она не хочет думать, почему именно она. Если он считает, что это необходимо, если он так хочет, она поедет в Кэналлоа – хоть женой, хоть содержанкой. Если он так хочет, она готова тайно обвенчаться с ним в любой из церквей в любое время дня и ночи, и пусть их венчает хоть Дорак, хоть Создатель, хоть Леворукий. Если он так хочет, она поедет в Алвасете герцогиней, а не шлюхой. Впрочем, с недавних пор, с тех пор, как дала слово этому человеку, ей всё равно, как называть себя, только бы в единой с ним связи - и всё ещё быть собой. Ворон вдруг резко подался вперед, схватил её за запястье и рывком притянул ближе. Она оступилась, успев опереться одной рукой на спинку его кресла, а вторую он внезапно поднес к губам, целуя раскрытую ладонь. Стало очень жарко, безумно жарко, буквально невыносимо. Этот человек тоже был безумен и невыносим, находиться рядом с ним было подобно жизни в Закатном пламени, но рядом с Рокэ Алва ничто, ничто, ничто не могло её испугать, ничто не могло сделать ей больно, мог только он, а это она уже умела терпеть и умела молчаливо отвечать. Адриана выдохнула, опустила руку на темные, отливающие багровым волосы, а потом, помедлив, словно решаясь, притянула эту голову ближе к себе, зарываясь пальцами в густые пряди. Странно, что он её не оттолкнул. - Я уеду, - шепнула она. – В Кэналлоа. В Алвасете. В Гэриньенте. Женой Повелителя Ветров. Когда ты скажешь. И, словно решившись, придержав платье, осторожно опустилась на колени у его ног. Глаза Ворона сверкнули темным сапфировым блеском, как и кольцо на её пальце, и глаза эти были полны осознанной мысли – он был трезв, просто неестественно, невозможно трезв. Адриана медленно взяла его руку в свои ладони и несколько секунд задумчиво, словно изучая, смотрела на тонкие аристократичные пальцы, так обманчиво-щеголевато унизанные перстнями. Потом склонила голову и коснулась губами холодного темного камня в потемневшей от времени серебряной оправе, произнеся тихо и решительно: - Я уже твоя жена. Я пойду туда, куда ты позовешь меня, - и, рвано выдохнув, подалась вперед, склоняя голову к его коленям. Плечи её опустились, она приникла ближе и застыла, не дыша. Полная тоски, страха и знания нежность пробилась изнутри, из-за грудины, страшная, темная. Он с неожиданной осторожностью высвободил руку и мягко коснулся пальцами её волос. Каштановая гладь, отливающая медью – словно огни древних магий пляшут в прядях. Рука скользнула ниже, Алва бережно коснулся её лица, не заставляя, а прося поднять голову. И она подчинилась, отозвалась и послушалась. Он смотрел ей в лицо серьезно и вдумчиво, внимательно, выискивая, но, может быть, не находил искомого – или находил большее, и резкая складка, рассекающая лоб, разглаживалась. Адриана Лиско уже была его женой – всё равно, перед кем, перед Четырьмя ли, Создателем и Врагом Его, государями истинными и ложными, перед людьми и нелюдями с Честью же или же без, но главное и единственное – перед самим собой. Ладонь под узлом мягких волос, обнимающая затылок, словно была предназначена для того, чтобы придерживать эту голову, и голова эта, доверчиво откидываемая в ладонь, словно была предназначена покоиться в ней. Дыхание оборвалось на середине вдоха, поцелуй опьянил её, расставил все точки и доказал, что снов нет, а есть одна только явь. Она уже давно вступила в новую жизнь, жизнь, к которой она никогда себя не готовила, но в которую входила с высоко поднятой головой. Может быть, Первый маршал Талига Рокэ Алва никогда не научится доверять женщине. Но женщина готова с этим мириться. Алва вдруг резко отпустил её, убрал руку, откинулся в кресле и взял с пола гитару. Адриана отклонилась и сложила руки на его коленях. - Я останусь. Он, не произнеся ни слова, кивнул. - Я спою вам песню о ветрах дальних… Три дня. Три дня, чтобы привыкнуть к тому, что пути назад нет.
Moura: №7. Лунная ночь залита вином, То, что не "завтра" - всегда "потом". Все, что сказать я не посмел, Увидите между строк... (c) Канцлер Ги, Романс. Кэналлийцы Ворона были почтительны до невероятности, вежливы до неестественности и, кажется, понесли бы карету хоть на руках, если бы ей вдруг захотелось. Но Адриане Лиско не хотелось ничего. Мысли просачивались в сознание тяжелым густым туманом, обволакивали и топили, от них было нельзя избавиться и им нельзя было не подчиняться, и всё, что занимало её – это память и полынная горечь на губах, память и горечь, горечь, не сходящая вторую неделю – или, может быть, многим дольше. Адриана закрыла глаза и откинула голову на синий бархат. Цвет уже стал родным, цвет впитался в кожу, цвет напоминал о самом важном – о небе и о том, что было ему сродни, и мысли текли ровно и мер
Moura: Отчего ушел в закат Мой любимый брат, Все простивший брат? Знал ли он последний ответ В страшном поединке с судьбой? Что оставил он за собой В мире, где его больше нет? Древнюю клятву, что губит идущих за ней, Древнюю славу и доблесть былых королей, Древнюю гордость, живущую в тех, Кто не видит скорбей и преград - Но время сильней. Не правда ли, брат? - Дороги назад не будет отныне… (с) Лора Бочарова, Final Finrod Song. Адриана отвела в сторону легкую портьеру, провожая глазами экипажи, увозившие из замка Алвасете адмирала Филиппэ Абриля, его супругу Изадору, младшего брата, двоих сыновей и прелестную дочь восьми лет. Все они были людьми приветливыми, предельно почтительными, а ямочки на щеках Изадоры Абриль выдавали в ней женщину улыбчивую и добросердечную. Создатель, да в этом герцогстве все были улыбчивыми и добросердечными, но если возникла бы необходимость – перерезали бы горло и армии. Молодая герцогиня Алва еле слышно вздохнула и отвернулась от окна. Маркиза Кьяра Кампане проводила из гостиной слуг, уносивших остатки прохладительных напитков, и повернулась к своей госпоже, которая не признавала подобного эпитета, и подруге – на подобный статус Адриана была вполне согласна. - Филиппэ Абриль хороший человек. Я знала его ещё другом отца, что удивительно, учитывая то, как трудно порой сговориться моряку и кавалеристу. Это звучало «Как ему можно верить». И подобное Кьяра говорила практически о каждом из тех, кто за последнюю неделю прибывал в Алвасете с визитами вежливости – предстать пред очи своей новой герцогини. Адриана принимала всех, со всеми беседовала и всё больше убеждалась в мысли, что Рокэ не просто отправил её принимать владения. Он сослал её в Кэналлоа, потому что здесь любой солдат или виноградарь шагнет за своим соберано в Закат. А, значит, и за ней, носящей его имя. Совершенная защита, крепчайший щит, усыпанная сапфирами решетка клетки. Впрочем, кому она лжет, врать самой себе – первый шаг на пути к забвению. Здесь она счастлива – возможно, впервые за последние семь лет. Почти счастлива и почти спокойна. - О чем задумалась дора? – Горячая мягкая ладонь опустилась ей на плечо. Адриана тонко улыбнулась и покачала головой. - Всё прекрасно, Кьяра. Так хорошо, что с каждым днем всё более очевидно первоначало. - Говорить загадками – привычка Ворона. Я прошу, в этом единственном не уподобляйся ему, - Кьяра рассмеялась, но смех вышел глуховатым, без привычного серебряного перезвона. - Тогда я скажу точнее. Или, возможно, спрошу: что именно написал тебе герцог Алва и когда это было? - Одиннадцатого дня Весенних Молний курьер доставил письмо, датированное 24-м днем Весенних Ветров. Эта дата должна что-то говорить? Которая из? Двадцать третьего дня Весенних Ветров она пришла к Кэналлийскому Ворону с повинной, со словами о том, что никогда не сумеет предать его, и сама не знает на то причины. Тогда же он предложил ей войти в Дом Ветра, тогда же она дала слово согласия. Да, эта дата говорит, но не о том. Адриана секундно улыбнулась одними углами губ иронии судьбы – письмо пришло в Алвасете на следующей день после венчания. Рокэ Алва просил встречать герцогиню, которая оной ещё не была. А если бы она взяла своё слово обратно? Когда письмо уже было в пути? Создатель, нет, положительно пора избавляться ото лжи самой себе. Зачем бесполезные вопросы, если на них давно известны очевидные ответы? - Что он писал? - То, о чем я уже говорила тебе. Земли Кэналлоа обрели свою герцогиню. Так или дословно так. Он думает, что Алвасете и смелость его соотечественников в состоянии дать герцогине всё, что будет необходимо. Письмо не сохранилось, я уже несколько лет жгу письма, что получаю. Впрочем, ты бы не прочла там ничего другого, я сказала всё, что могла. - Я верю, Кьяра, - Адриана протянула руку, сжала пальцы женщины, а потом, плавно выдохнув, подняла ладони к вискам и на секунду сжала их, закрыв глаза. – Забыв обо всём прочем, я не могу не думать об одном – от кого или от чего он так рьяно пытается меня отвести? Зачем? Я понимаю только сейчас, что это решение было принято давно, раньше, чем на моем пальце оказался этот камень, - в ярко-желтом свете клонящегося к горизонту солнца сапфир в серебряной оправе вспыхнул синим искристым пламенем. – У всего должны быть цели, Кьяра, а я не знала и не знаю человека предусмотрительнее Рокэ. Мнимые безумцы всегда разумнее прочих. Маркиза Кампане закусила губу, а потом медленно покачала головой. - Могу поклясться тебе хоть Четырьмя, хоть Создателем, хоть всеми закатными кошками, что мне ничего не известно. Я делаю то, о чем просил меня Ворон, и только. Ему одному ведомы мотивы собственных поступков. - То время прошло, - растягивая слова, негромко произнесла Адриана. – Теперь он связан со мной, желал ли он того или же нет, и теперь я тоже должна знать хоть что-то, не всё и более чем не всё, но хотя бы то, что будет касаться меня. Она отошла от окна и прошлась по комнате, обняв себя за плечи. В последние дни – с момента прибытия – она думала только о причинах, она перебрала в голове все возможные варианты, она пыталась разложить догадки и предположения по полкам, но когда ей казалось, что она почти нащупала верную путеводную нить, та с треском обрывалась в её пальцах. Куда проще было бы перестать думать и просто жить, часами гулять по заросшим гранатами склонам, держа под руку верную компаньонку, и чтобы блеск солнца на темнеющей внизу глади моря слепил глаза. Это было так соблазнительно и так невозможно, что впору было окаменеть, чтобы не чувствовать ничего. В Олларии что-то назревало. В одной только Олларии или во всем Талиге – она не знала, но чувствовала это каким-то внутренним чувством, животным инстинктом, предупреждающем о грозящей беде. Но чувствовать – мало, не было ни видимых причин для беспокойства, ни фактов, на которые можно было бы опереться. Да, Первый маршал Талига средь бела дня отправил в Закат маршала Юга и коменданта Олларии, Первый маршал, которого по подстрекательству сбежавшего кансилльера чуть не отравил собственный оруженосец, глава одного из Великих Домов. Всё это могло казаться горячечным бредом, сюжетом для Дидериха, но реальность оказалась запутаннее самого сложносочиненного из сюжетов. Рокэ чуял опасность лучше неё, но его она манила, а не гнала. И тогда он просто отослал Адриану, герцогиню Алва, туда, где она будет в безопасности. А сам отправился на войну – очередную скорую войну, победу в которой играючи принесет на острие шпаги. Но дело не в войне, нет, не в войне. - Дело не в войне, - тихо произнесла она и, только услышав собственный голос, поняла, что сказала это вслух. - В чем тогда? – Маркиза Кампане опустилась в ближайшее кресло и поймала её взгляд. Скоро должно было зайти солнце, и пока ещё прощально-яркий, густой желтый свет играл бликами на вдовьем браслете, надетом на смуглое изящное запястье. Адриана с трудом отвела глаза от скорбного украшения. - Я не знаю, Кьяра. Он говорил о новой войне, новой большой войне, но ведь не так она скора. Он разобьет Бордон, в этом нет сомнений, и сделает это ещё до осени, не дожидаясь Савиньяка. Что потом? Дриксен, Гаунау, Кадара, Гайифа? Да, да и да, но не сразу же. Если всё пойдет так, как и шло, второй Двадцатилетней войны не миновать, но дело не в ней, иначе я первая рискнула бы обвинить Кэналлийского Ворона в том, что он перестраховался, - по губам Кьяры Кампане мазнула лукаво-невеселая улыбка. – Он не отправлял меня принимать владения. Он отослал меня, Кьяра. Не для пышных церемоний, хотя они не плохи… Нет. Что-то должно случиться здесь, в Талиге, внутри. Что-то, от чего можно было бы изолировать Кэналлоа. Ведь это так просто, я помню дорогу: достаточно лишь перекрыть перевалы, и ни один пеший не сумеет пересечь границы. А если и сумеет, то живым ему не уйти. Ни одна армия не сможет занять герцогство, оно неприступно. С суши, но не с моря, и именно поэтому, пробыв до Летних Молний в Алвасете, на берегу, потом я должна ехать в Гостилью – долину, не примыкающую к морю, в Гэриньенте. Создатель и все его святые, Кьяра! Я не боялась бы ничего, но я боюсь неопределенности. Мне кажется, что он знает что-то, чего не знает никто, и меня это пугает. Действительно пугает. Потому что я не понимаю, чего мне следует опасаться… Кьяра поднялась, подошла к подруге и снова опустила той на плечо руку. Этот жест странно успокаивал. - Я не знаю тоже, Адриана. Я просто верю, что есть вещи, основанные не на знании. Возможно, так просто надо. Алвасете и Гэриньенте. Но Адриана задумчиво покачала головой, не произнеся ни слова. Маркиза Кампане прекрасно понимала, что её не убедить и не переубедить, да и неблагодарное это дело – уговаривать кого-то быть спокойным, если саму одолевают те же сомнения и те же мысли. Ворон ничего не делает просто так. Но лучше б он иногда хотя бы мельком оговаривался… - Давай выйдем. Я хочу прогуляться. Солнце заходит, мне почему-то нравится смотреть на Закат, хотя клирики меня не одобрили бы, - Адриана улыбнулась, но там, в темно-зеленой диопсидовой глубине её глаз всё ещё плескались сомнение и упрямство. – Пройдем через галерею. Я люблю её вечерами. *** «Пир». Впервые она увидела бессмертный, проклинаемый церквями и вызывавший восхищение у людей шедевр Диамни Коро на следующий же день после прибытия в Алвасете. Кьяра вела её по комнатам и залам, а потом они переступили порог протяженной, сводчатой галереи, где на темных камнях старинных стен портреты предков чередовались с баталиями и сценами охот. В самом конце, у северных дверей, в одинокой нише одиноко же смотрела на случайную созерцательницу картина, о которой говорили шепотом. Гениальный мастер не пожелал рассказать современникам, кто изображен на его полотне, но подразумевалось, что гордый зеленоглазый и светловолосый человек, чей взгляд лучился холодным яростным спокойствием, являет собой Леворукого. Кем были пировавшие, можно было лишь догадываться. Тогда она застыла перед картиной и простояла так несколько долгих, растянувшихся на бесконечность минут, чувствуя, что не может сдвинуться с места и что зябнут руки. Вдруг стало холодно и черно от какого-то необъяснимого, алогичного предчувствия грядущей беды, но зло несла не картина - не угрожающая, а лишь предупреждающая. Вероятно, она простояла бы перед полотном ещё долго, но Кьяра тронула её за руку, и Адриана очнулась, даже сумев улыбнуться – этот навык улыбаться, когда улыбаться нужно, она приобрела очень быстро, сама не поняв, как и когда. С тех пор она вот уже неделю каждый вечер проходила через галерею и стояла у ниши возле северных дверей, глядя на картину, с которой глазами иного цвета, но слишком похожим взглядом смотрел человек без прошлого и будущего. Пришла она и сейчас. - Почему ты не спрашиваешь? – Вдруг, не оборачиваясь, бросила она вопрос. Кьяра, стоявшая за её спиной чуть в стороне, вскинула голову. - О чем? - Для чего я прихожу сюда каждый вечер – и каждый вечер смотрю на «Пир». - Если бы я спросила, ты ответила бы? – Кьяра вопросительно выгнула темные дуги бровей. Тон вопроса подразумевал лишь один ответ, и Адриана, коротко рассмеявшись, не обманула ожиданий: - Нет. Боюсь, что нет. Я думала, если ты спросишь, я пойму сама. Но, кажется, я никогда не смогу этого понять. Скажи, ты никогда не замечала, что он смотрит почти живыми глазами? Иногда мне думается, что он готов заговорить со мной, и от этого отчего-то кровь стынет в жилах. Никто не знает точно, кого рисовал великий Диамни, но я бы поговорила с его героем. - Ты слишком много думаешь и плохо спишь, - попыталась улыбнуться Кьяра, но улыбка почему-то быстро сошла с её лица. – Я боюсь этой картины, Адриана. Не боюсь ни войн, ни стали, ни Заката, это можно пережить – всё, за исключением последнего, а человека с зелеными глазами боюсь. Нет, мне бы не хотелось с ним говорить. - Неизведанное всегда страшит, - негромко ответила герцогиня Алва, и было неясно, говорит ли она о полотне Коро или о чем-то другом. – Пойдем, - она покачала головой, - пойдем. На сегодня с меня хватит созерцания безымянного… Но пока она шла к дверям, ей казалось, что чужой цепкий взгляд не отпускает её. Так казалось и во все предыдущие вечера. - Да, я дурно сплю, - вдруг произнесла она тихо и почти удивленно, то ли отвечая на недавнюю фразу маркизы Кампане, то ли имея в виду что-то своё. Двери закрылись. Зелень чужих глаз отступила в уходящий день. В алеющий Закат. *** В гранатовых рощах Алвасете, ковром укрывавших спускающиеся к морю холмы, царил странный, ни на что не похожий запах. Пахло терпко и горьковато, чем-то вяжущим, но не неприятным, и ещё немного – солью. Ей нравилось дышать этим воздухом, она вообще всегда любила горьковатые, свежие древесные запахи, любила лес и не любила душных цветочных оранжерей, а мать смеялась и говорила, что это естественно для той, в чьих жилах течет четверть кэналлийской крови, не признававшей прирученной природы. Братья привозили ей с охоты охапки лесных цветов, пахнущих травами чащоб, и Артур, осаживая своего полумориска перед вышедшей навстречу сестрой, с седла подбрасывал в воздух это разноцветье, с ног до головы осыпая её мелкими яркими цветами, и она закрывала глаза и вдыхала запах. У неё была для этого всего одна короткая секунда, пока пестрящий дождь не опадал на землю. Потом, собранные с земли, они пахли уже иначе, человеком и домом, и она, всё равно любя эти нехитрые букеты, иногда жаловалась, что они живы так недолго, а Артур и Рауль смеялись, обещая привезти ей новых, ещё, ещё и ещё, и утопить её в цветах, раз их Ана так любит дикое разнотравье, а не фамильные нарциссы Лиско. Создатель. Сколько лет должно пройти, чтобы она перестала вспоминать их такими живыми? Сколько лет должно пройти для того, чтобы образы не полосовали сердце? Сколько понадобится времени, чтобы лицо отца не снилось ей ночами – обреченное лицо мертвого… Будь проклята неизбежность и будь проклята та злая рука, чьей бы она ни была, что толкает людей бросать дома, детей, жен – и идти убивать. Не был виноват ни Эгмонт Окделл, поднявший восстание, ни Рокэ Алва, его подавивший и заставивший мятеж захлебнуться в болотах Ренквахи – а с ним и сотни и тысячи людей. Виноватых нет. Есть только жизнь, что сложнее даже самого сложного её осмысления. Адриана глубоко вдохнула и задержала воздух. Здесь все было хорошо, эти рощи и это палящее нежно-обжигающее солнце, от которого она так отвыкла в Олларии, это море, которое можно полюбить или сразу и навек – или не полюбить никогда, но Изабелла Лиско, урожденная Рискье, была права и в том, что зов крови всегда сильнее всех прочих. Этот замок, этот берег и эти рощи были её, Адрианы, домом – задолго до взгляда в чужую режущую синь глаз. Она могла бы быть спокойна, если бы где-то за грудиной, под сердцем, не холодело тревожное, тоскливое ощущение, предчувствие темноты. Она скользнула рукой по шершавому стволу, медленно закрыла и открыла глаза. Последние дни она действительно слишком много думает, о многом беспокоится и дурно спит. Адриана обернулась. Альма, тихая ласковая девочка, оставленная герцогиней Алва при себе, сидела неподалеку, устроившись на низкой деревянной скамье в тени особенно ветвистой кроны, и перебирала многочисленные травы, бережно вынимая их из огромной плетеной корзины, в которой её саму можно было спрятать целиком. Все женщины семьи Баро, вспомнила она, занимались травами, славясь на всю округу. Надо спросить у Альмы кошачьего корня или, возможно, даже маковой настойки, сколько можно загонять саму себя в угол и видеть мучительные сны о живых умерших? Адриана покачала головой, и мир вдруг качнулся тоже, зыбкий и смазанный, словно кто-то пролил на свежие краски холста воду. Она царапнула ногтями кору, вжимаясь в древесный ствол, пахнущий терпко и горько… Вдруг снова мелькнули родные лица, странно, она узнала Артура и Рауля в этих смешных мальчишках, Артуру лет пять, она его таким не знает и не помнит; мама, Создатель, какой же она была красивой, Адриана Лиско почти успела её забыть, мама держит на руках новорожденного Рауля и улыбается отцу, такому счастливому отцу. Или нет, нет, это не было лицом Изабеллы Лиско, это её, Адрианы, лицо, и… Создатель! Чужие руки невыносимо медленно тянут с плеч ткань платья, осторожные, нежные, но ткань трещит по швам или, возможно, это трещит по швам лопнувшая тишина, и вихрь, неостановимый серебряный вихрь врывается в тот могильный холод, что она смела называть своей жизнью… - Моя дора! – Святая Октавия, какие испуганные у девочки глаза. - Ничего, Альма, ничего. Всё хорошо. Слова произносились её голосом, двигались её губы, но там, за стенами сомкнутых век, до сих пор были другие жизни и другие лица, прошлое и настоящее, вдруг сошедшиеся в одну прямую дорогу. Ещё до того, как пришло осознание, Адриана, герцогиня Алва, чувством поняла, что отныне жить надо будет на двоих, а, значит, сомнения больше нет места. Кажется, она улыбнулась. *** - Моя дора, - Адриана глубоко вдохнула и выдохнула, успокоительно кивнула Альме – святые, перепугала девочку - и разрешающе – поклонившемуся и застывшему в нескольких шагах от неё кэналлийцу. – Маркиза Кьяра Кампане просит доложить о своем возвращении в замок Алвасете. Кьяра! Слава Создателю. Маркиза Кампане уезжала проведать сестру, и теперь она была счастлива её возвращением. Адриана поднялась со скамьи, на которую её заботливо усадила Альма, и снова кивнула. - Благодарю. Альма, - она вновь посмотрела на девушку, - прошу вас, проводите меня в гостиную. Кэналлиец бесшумной тенью двигался за их спинами, не забыв забрать корзину с травами. Герцогиня Алва по-прежнему тихо улыбалась. *** Кьяра Кампане не была ни глупой, ни – тем более – слепой – и нежный серо-зеленый оттенок лица своей подруги заметила сразу. Адриана опустилась в кресло у распахнутого окна, отчего-то полюбившееся ей более других, и с любопытством наблюдала в приоткрытую дверь, как та с пристрастием допрашивает девицу Боро. В конце концов несчастная Альма была отпущена, и Кьяра вернулась в гостиную, прикрыв за собою дверь. - Ты спрашивала служанку, так спроси и меня. Вряд ли девочка знает больше. - У меня меткий глаз, к тому же – женский глаз. – Глаза маркизы Кампане вдруг действительно сверкнули глянцевым лукавым блеском. – Я знала раньше тебя, - она не удержалась и все-таки улыбнулась, а потом вдруг сорвалась с места и осела на пол у её ног. – Во имя Четырех! Ты носишь под сердцем ребенка Ворона. Как давно ты поняла? - Сегодня, - еле заметно пожала плечами Адриана. – Так ясно – только сегодня. Были причины, я подозревала, но не была уверена, а сейчас, там, я просто почувствовала. И увидела. - Создатель, - вдруг прошептала она, наклоняясь и закрывая руками лицо, - Кьяра. Я буду сильной, Кьяра. Теперь нельзя иначе. Горячие пальцы с силой сжали её запястье. *** Она не знала этого голоса, а обладатель оного знал её – знал и звал. Она не слышала имени, но знала точно, что зовут её. Круг не разорвать, смертная. Шепот ей снился. Его не могло быть в жизни, в реальности, в этой комнате и в этой ночи, напоенной запахами подлунных цветов, не могло и не было, но она ещё не была достаточно безумной для того, чтобы слышать несуществующие голоса. Ей не спалось, снова не спалось, а спать надо – и, желательно, долго и крепко, это нужно, но сегодня не получалось вновь, и она сидела в темной спальне, укутавшись в невесомую алатскую шаль, и смотрела в окно, на темнеющие сады и рощи. Луна, нестерпимо светлая, резала глаза, но Адриане нравилось смотреть на небо. В конечном счете, небо одно надо всем и всеми – и над Фельпом тоже. Она повела плечами. У неё было странное для южанки свойство – часто мерзли руки, даже здесь, в солнечной жаркой Кэналлоа… Слово сказано. Ей не могло послышаться вновь. Пытаясь думать о другом, пытаясь не слушать, она всё равно слушала – эту тишину, нарушаемую только шорохом занавесок, в которых играл теплый ветер, и чужим голосом, спокойным, равнодушно-уверенным мужским голосом, доносившимся из ниоткуда и отовсюду. Она так и не спросила у Альмы кошачьего корня. Есть клятвы, что не нарушаемы. О да, - вдруг подумалось ей, - о да. Такие клятвы – есть. И, не понимая, что движет ею, она поднялась на ноги – и тут же прижала ладонь к шелку нижнего платья. Там, под её сердцем, их сын, её и синеглазого кэналлийца, у которого тысячи врагов и единицы друзей, там – новая жизнь, единая с ней. И ни один голос, даже если он порожден её безумным сознанием, не заставит герцогиню Алва бояться. Она защищена сильнейшим из оберегов. Это было сном – вероятно, именно по этой причине Адриана была так спокойна. Она спала, этим объяснялись и темные коридоры, и отсутствие не то что звука – хоть шороха, и абсолютное спокойствие, когда ничто уже не вызывало страха. Она шла в галерею, она знала и понимала это так ясно и четко, как знала собственное имя, и это тоже не пугало. Знать всегда лучше, чем не знать. Двери распахнулись слишком легко и закрылись бесшумно. Нужно было пройти через всю залу – туда, к северным дверям. Что ж, во сне возможно всё – даже ночная прогулка по темной фамильной галерее. И она пошла. «Пир». Её страх и её восхищение. Гений Диамни Коро, давший лицо тому, кого не принято поминать вслух, но люди никогда не чтят запретов. Все святые, эта тишина – всё-таки слишком густая, слишком тяжелая даже для кошмарного сна. И она снова услышала его. Чужой голос, ставший ближе и громче, живой голос говорящего с ней. Но рядом не было никого. Она одна стояла среди чужих лиц и чужих подвигов, навеки застывших в красках, и смотрела в нишу, на знакомое полотно, которого не узнавала. Всё было как прежде – и всё было иначе, а это бред, горячечный бред, она больна и видит сон… Что ты сделала, смертная? – С сожалением, с грустью, что накрывает, как волны в бурю накрывают хрупкие галеры. – Что же ты сделала? Она не знает, что отвечать, она не знает, откуда этот голос. Она знает, о чем он спрашивает, и кажется, что единственное спасение – молчать. И она молчит, смотря на темный холст. Есть слова, что не вернешь назад, и деяния, что не назвать ни добром, ни злом. Ты носишь под сердцем ребенка, который не должен был быть зачат. Вечность, как песок пропустив вас сквозь пальцы, дала надежду, но надежда обманчива. Будущее настигнет, смертная, будущее всегда настигает. ОН – последний. Последний из всех. ЕГО кровь заклеймена, ей не будет жизни. Так решено… Твои глаза… - Она могла прошептать это вслух, а могла подумать, но разве есть разница между тишиной и звуками во снах и в бреду? Мои глаза смотрят в Пламя, смертная. В этом голосе, впитывающемся в кожу, тихая усталость, непомерная усталость сотен человеческих жизней. Вечность, оплетенная вокруг запястий, связывающая, запрещающая, неумолимая, как небытие. Ты говоришь, но я не понимаю твоих слов. И она не лгала. Она отучилась лгать – здесь и сейчас, среди древних камней этих стен, помнящих столь многих – и готовых забыть её. Понимаешь. Ты понимаешь меня, женщина. Не случится того, чего не должно случиться. Дитя, зачатое против печати крови и силы, не родится. Ужас, накрывающий с головой. Ужас, душным покровом укутывающий всё тело. Холодный и простой, как линия, ясный, четкий ужас мгновенного понимания. Но тот, чей голос звучит в её голове, в её безумии, плохо знает, что дает ей жизнь. Тот, кто говорит с ней, не слышал её клятв и не смотрел её глазами в глаза цвета небесной сини. Это ночной кошмар, он кончится и начнется жизнь, та жизнь, в которой она будет счастлива, и будут цвести гранатовые деревья, и море будет биться о берега, и она найдет способ написать Рокэ о том, что родит ему сына, его сына, что… Есть вещи, которых не избежать, но пытаться надо всегда. Всегда! Нет! Нет, слышишь, ты, с кем я так похожа глазами? Нет! Это мой ребенок, мой, мой, мой и ЕГО ещё не рожденный ребенок – и тебе я его не отдам. То, что моё, лишь моё – и лишь наше. Если я назову тебя по имени, ты… уйдешь?.. Я не миф древности, женщина, - с сожалением, тихой, отчаянной, смертной тоской. – Я не был бы им, даже если бы хотел. Ты пошла супротив от незнания, но это уже ничего не решит. В тебе огромная сила, её хватило, чтобы посметь воспротивиться тому, что словом было запечатано, как кровью. Но её не хватит, чтобы перевернуть Часы. Песок сыпется. Сказанное свершится. ОН – последний. Чему ты противишься?.. Миры гибнут. Всё сочтено. За что ты борешься? За что вы, смертные, боритесь так рьяно? За что? О! Ты лжешь, тот, чьи глаза так зелены… Лжешь. ЕГО ребенок под моим сердцем. Я видела его на своих руках, я смотрела в его глаза, что чище горных рек, я прижимала его к себе. Этот ребенок будет жить. Жить! Жить! Прости меня, смертная, - странное, почти нежное сострадание. – Но ты не оставила выбора. Последний уже рожден, и боль, предательство и смерть протягивают к НЕМУ свои руки. И объятия эти примут ЕГО четырежды, ибо так суждено. Но Я не причиню ему боли, не предам и не пущу к смерти. Я уже встала на твоем пути, слышишь, слышишь?.. Мой ребенок будет жить, и его отец возьмет его на руки и коснется губами смеющихся детских глаз, сапфировых детских глаз… Будет только так, слушай меня, ты, чьи глаза - цвета первых и последних трав. Ветер дует с Четырех сторон, и колесо вертится всё быстрее и быстрее, неся холодную, как касание смерти, воду, и бросает её на скалы, разбитые молниями скалы. Колесо времени неотвратимо и то, что закреплено именем преданной крови, свершится. Так надо, женщина. Так будет. Решения нельзя изменить, ибо всё смертно… Это последнее слово, - и боль в голосе, чужом топком голосе, такая живая, такая настоящая боль, такая полнота нечеловеческой жалости – кажется, почти к себе. Жалости, прорвавшейся против воли. Ты говоришь: всё смертно и предрешено, а я говорю тебе: те, что рискуют перечить, могут спастись. Смертная… Твоя любовь не случилась, а те, кому ты был верен, предали тебя. Я вижу, я знаю, глаза твои говорят за тебя… Я – женщина, мне ведомо читать сквозь прошлое, которого нет. У тебя отняли память и сердце, тот, чьи глаза зелены морским дном, но я вылечу эту боль. В НЁМ, слышишь меня, слышишь? Она сходит с ума, она говорит с гулкой кричащей пустотой, она знает, что надо говорить, она знает, как заставить эту пустоту ощутить себя пульсирующей, живой, как заставить эту пустоту вслушаться в её голос, как… Важен лишь наш выбор. Не выбирай больше ни за кого, ты, ушедший в Вечность, не выбирай за нас. Прошу, я прошу тебя… Смертная… Боль. Она врывается копейным ударом, отравленной стрелой, жгущей молнией, врывается и распарывает, губит, кровит… Боли так много. Так много. Так много – больше, чем может выдержать человек, больше, чем может выдержать женщина. Пожар этой боли убивает, сжигает заживо, не оставляя ничего, ни капли жизни там, под её сердцем, под руками, которыми она пытается обнять себя и крохотную, ещё несуществующую жизнь внутри. Нет! Нет! Нет! Твои слова – печать и вечность. Значит, моим будет – жизнь! Прости и простись, смертная. Нет! Нет. Я не позволю. Я не… - Адриана! Но оклика она не услышала. Сон оказался явью. *** Она помнила этот лес, эту беспросветную темную чащу. Она помнила холодящий ужас, что испытала в той бешеной скачке, когда обезумевшая Лона несла её сквозь эту нескончаемую тьму, и помнила, чья рука перехватила поводья и выхватила её у небытия. Но теперь, когда она вернулась туда снова, там не было ни линарки, ни того, кто позвал её по имени. Над головой застыли неподвижные ветви, густая листва закрывала небо, а корни хищно извивались, прорывая землю, и тянулись к ней, словно живые. Страх стал её вторым Я, страх не за одну себя, а бояться было нельзя. Но она боялась: одиночество страшило её, тянуло к ней чудовищные корни-когти, и Адриана вдруг поняла, что в этом лесу нет ни ветра, ни запахов, ни движения. Этот лес был мертв и хотел, чтобы она стала его частью, чтобы она стала одной из них – этих черных пустых гигантов, не помнивших солнца. Но она не может, нет, она не имеет права, она должна жить и растить своего сына, своих сыновей, своих детей, она должна успеть сказать человеку, которому никто не нужен, что он нужен ей, потому что без него она станет частью этой тьмы, цепкой холодящей тьмы. - Ты забыла, что я говорил тебе. Адриана резко обернулась. Создатель, Леворукий, Закат… Между темными стволами светлел силуэт. Ворон отделился от тьмы и подошел к ней. Рубашка распахнута на груди, в руке обнаженная шпага – не оружие, продолжение кисти, и глаза - невыносимая синь, лишь глядя в которую она защищена и спокойна. - Нет, я не забыла. Я не лгала им, не писала писем, не успела услышать чужих клятв. Ты просил не бояться, но я не могу. Под моими ногами нет тверди. Мне страшно. Я не хочу к ним, - и она кивнула на сливающую темную чащу. - Выбрать другой путь вполне под силу, - он пожал плечами, глядя куда-то ей за спину. – Пойдем, - и взял её за руку – крепко, но не причиняя боли. Повел вперед, словно твердо знал, куда нужно идти. Она ничего не спрашивала. Она просто шла. Так когда-то уже было – она тоже просто шла… - Рокэ. Ты больше не должен уходить, - произнесла она, глядя в землю – мертвую, сухую, окаменевшую землю. - Значит, я не уйду, - и вдруг он резко остановился, взял её за плечи и развернул лицом к себе. – Что ты забыла в этой тьме, Адриана? Кто позвал тебя сюда? Кто? – Она не отвечала. – Это не твоё место, оно не было предназначено для тебя, оно ни для кого не было предназначено, это не Рассвет и не Закат, а самая грань, и здесь ты не должна мешать мне. Больше никогда не возвращайся сюда. - Что будешь делать ты? – Слова замирали на губах, тяжело падая на безжизненную землю. - Если это война, то с ней я как-нибудь справлюсь, - он вдруг привычно усмехнулся, и у неё отлегло от сердца. – Если нет, то будет хотя бы не скучно. Но ты уйдешь. Она кивнула. Она ничего не понимала, она не знала дороги и не хотела оставлять его здесь, в этой тьме, но тьма была ему не страшна, она пугала её, но не его. Но надо что-то сказать на прощание, надо о чем-то попросить, только она не помнит, о чем. - Ты ещё не знаешь, - она шагнула ближе, позволяя себе слабость, и прижалась лицом к его плечу. – Твой сын. Под моим сердцем. Рокэ! Руки снова сжали её плечи, отстранили от себе. Он заглянул ей в глаза – серьезно, внимательно, цепко. - Ты должна жить. И он должен жить. Жить! Слово больно резануло слух, ударило в грудь, ранило, оттолкнуло, и она почувствовала, как из-под ног уходит земля. Она падала в густую ждущую темноту, кто-то тянул её назад, но в последнюю секунду, тогда, когда тьма уже была готова принять её, он успел перехватить её руку, крепко сжав запястье. - Жить, Адриана! И она, на самой грани между бытием и бездной, выдохнула: - Я живу, пока живешь ты. … Она не поняла, откуда хлынул белый, слепящий свет. *** С криком, рискуя захлебнуться вдохом, втянув в легкие режущий, остро-горький воздух, Адриана вынырнула из черной глубины, рывком подавшись вперед, на меркнущий, уходящий в даль белый отблеск. Дыхание было тяжелым, больно резало грудь, но дышать было надо, и она дышала, дрожа от холодного пота и не чувствуя рук, которыми упиралась в постель. Тихий голос, всё ещё незнакомый язык, речь укутывает, успокаивает, чужие ладони теплые, ласковые – и, ложась ей на плечи, тянут обратно, вниз, на пахнущие лавандой простыни, и она подчиняется. И только после открывает глаза. Первый взгляд, случайный и ненароком, в распахнутое окно – небо светлеет, близится рассвет, а из-за мерцающего мягкого свечного света спальня всё ещё кажется заполненной ночью, которую нужно изгонять. И прямо напротив, склонившись над ней, чужое испуганное лицо, огромные потемневшие глаза. - Кьяра, - голос хриплый, севший, Адриана давится звуком и, тяжело сглотнув – сухое горло, слова – песок, повторяет: - Кьяра… Это вопрос без вопроса, и ответ не заставляет себя ждать – маркиза Кампане взмахом руки отсылает двух служанок – Святая Октавия, их лица белее полотна – и оборачивается к подруге. - Ночная стража услышала крик, ей показалось – из галереи, - взгляд становится тяжелее и темнее, - бросились туда, у дверей столкнулись с Альмой, разбуженной голосами. Нашли тебя, - почти шепотом. - Продолжай. - Адриана, - Кьяра Кампане говорит вкрадчиво, тихо, так говорят с неразумными детьми, втолковывая им вечные истины, - В нише, у которой они нашли тебя, в той самой нише стены и пол обуглены, словно кто-то разводил огонь, а картина невредима… Девочка говорит, что во сне услышала голос, приказавший ей идти к галерее, она перепугалась до смерти, но у неё хватило не то ума, ни то испуга перебудить весь замок. Ты почти не дышала. Боги! Что ты там делала, что там произошло, что… Адриана еле заметно шевельнула пальцами, тело всё ещё не желало слушаться, тяжелое и чужое. Галерея. Картина. Камень, холодный серый камень – и холодный, пробирающий до корней волос ужас, топкий страх, снова клубящийся в груди. Слава Создателю, она бы почувствовала, если бы проиграла… Победы не было тоже, но порой не проиграть, когда выиграть невозможно, - это больше, чем выиграть. И улыбка – тонкая, одним изломом губ, её ответ тому, с кем она говорила этой ночью. Её ребенок будет жить. И она готова биться за это право хоть со всеми демонами Заката. Впрочем, не проиграна только битва, первая из. Это ещё не война, о нет. - Кьяра, ты веришь в существование того, чего не может понять рассудок? В силы больше человеческих? - Кэналлийцы – потомки недавних язычников, мы чтим многое и во многое верим. Но всех богов ради, Адриана… - Тогда я скажу, что этой ночью побеседовала с Леворуким. Он отчего-то отчаянно не хотел, чтобы на свет появился наследник Алвы. Скажем так, - улыбка всё ещё тонка и страшна, - мы поспорили. Темные глаза вспыхивают лихорадочным ведьминским блеском, а смуглое лицо вдруг бледнеет, и это видно даже в полумраке. - Ты считаешь меня сумасшедшей? – Откуда-то даже нашлись силы усмехнуться. – Возможно, это недалеко от правды. Кьяра Кампане склонилась ниже и коснулась губами её виска. - Нет. Но теперь будущее страшит и меня.
полная версия страницы