Форум » Мультифандомный подфорум. » После слова "Конец", Красная Шапочка, R, гет, драббл. » Ответить
После слова "Конец", Красная Шапочка, R, гет, драббл.
Moura: Автор: Moura. Название: После слова "Конец". Фандом:Красная шапочка (сказка ли, фильмы ли). Размер: драббл. Рейтинг: R. Посвящение: девочкам с прямыми спинами и прозрачными глазами. Написано как сиквел к "Красная Шапочка. После титров" Иглы.
Ответов - 1
Moura: Не о дровосеке ли ты говоришь? О том, что рубил меня своим топором, пока твой нынешний муж мешкал в дверях? О том, что смывал с тебя мою кровь? <…> Если бы не согласился он, мы пришли бы за тобой. В первую же ночь. Мы ему об этом поведали. Потому что возмездие ждет тех, кто вмешивается в наши дела. Потому что мы всегда все доводим до конца. Твоя бабка нам не так уж нужна была, нам нужна не старость – молодость. И мы вернулись бы за тобой. Я вернулся бы. Вот тот паренек согласился – храбрый малый – согласился отдать себя взамен. (с) Игла. Дом сожгут, а над пепелищем долго будут читать молитвы, окропляя святой водой, но он-то слишком хорошо знает, что дух, однажды посетивший это место, не изгонит ни одна молитва и ни один крест. Особая порода, не боящаяся ни имени Христова, ни символа веры. Особая порода, всегда берущая своё – порода, против которой мог выступить только безумный. Но соблазн вступить в схватку был так велик. И мираж победы, тусклый отблеск её, серебряным лунным светом мерцал на молочно-белой, тонкой до прозрачности коже. Вода ручья холодна до жжения, и он греет её в старом надтреснутом котле, не поворачивая головы и не глядя на укутанную в его потертую куртку девочку – маленькую девочку, испуганную девочку, дрожащую от озноба и ужаса. Тонкокостная, хрупкая, она смотрит в землю, не поднимая глаз, потому что в её зрачках до сих пор отражаются чужие, хищно-желтые, и пока она сама не изгонит этого отражения, никто не в силах ей помочь. По другую сторону костра его напарник спит крепким молодецким сном. По другую сторону костра, где-то за деревьями, темными глазницами жутко смотрит на лес опустевший дом, и слишком опасно ночью идти через лес, принадлежащий в это время только одним силам – своих истинных хозяев. Завтра утром они выйдут к людям. Завтра утром она увидит солнце. И тогда он поворачивает голову и смотрит на светловолосую дрожащую девочку, клацающую зубами от пережитого ужаса – или, может быть, только от ночной сырости. У неё страшные глаза. Без будущего, прошлого и настоящего. О, она так хорошо помнит того, кто манил её, кто пришел за ней. Солнце. Что такое солнце? Каким было солнце? Жить, жить. Где бы я ни была, Ты настигнешь меня и вернешь назад. Где бы я ни была, Ты заставишь меня сказать… - Не бойся, - и голос так громок и резок в совершенной тишине. И в первую секунду она вздрагивает, потому узнала другой голос, но наваждение проходит, и она позволяет ему подойти ближе, взять себя на руки и отнести ближе к огню. Она позволяет ему стянуть с себя старую вытертую куртку и те лохмотья, что от застывшей крови панцирем охватили её тело. Она ничего не чувствует – ни мягких еловых игл под ногами, ни тепла воды, льющейся на кожу, ни прикосновений неумелых рук, мозолистых, жестких, неожиданно нежных. И он смывает с неё чужую проклятую кровь – темную и густую, почти черную и отливающую металлом, но кровь словно впиталась в кожу, вошла под неё, и так тяжело смывается. Розовая воды стекает под ноги, и она никак не может отделаться от ощущения, что та шипит, касаясь земли и разъедая валежник, но это только её больное воображение, и когда она начинает тонко и надрывно звать кого-то, ровный, чуть хрипловатый от непривычки говорить голос успокаивает её: всё кончилось, всё кончилось, всё кончилось. Я смогу защитить тебя. И она закрывает глаза и улыбается – оскалом волчонка, жалко и неправдоподобно. Красивая, несчастная, совсем ещё юная, неужели ты это заслужила? Укутывая её в пахнущее костром и острым потом шерстяное одеяло, он старательно растирает холодное белое тело ладонями, пытаясь согреть, но ничего не получается. Её опалило чужое, страшное дыхание, и ломкие нежные пальцы теперь до конца времен будут холодны. Её страшно оставлять одну, но она засыпает сразу же, как опускает голову, и он может оставить её до рассвета. Здесь, в кругу огня, в ночь, когда под луной пролилась вязкая темная кровь, они в безопасности. Он проваливается в тяжелый сумрачный сон, и темные сизо-стальные тени мелькают за стенами век, призывая и пророча, проклиная и заклиная, зовя, обещая, угрожая, предсказывая. И он тихо стонет сквозь зубы, мучительно выдыхая воздух, потому что тот, кого он поборол в схватке, жив и пришел в его сон – не за ним, за ней. И он требует её молодости, её тепла, её крови, её ответа, не понимая, вероятно, что тот, кто поклялся защитить её, не отдаст и не отпустит. Когда ледяной холод лезвием скользит по его виску, он резко открывает глаза и, повинуясь первому же инстинкту, нащупывает пальцами рукоять топора, с лезвия которого так и не смыл темных багровых разводов. Но это только девочка, и она медленно отводит руку, и лезвием оказываются тонкие холодные пальцы. Тогда он берет её ладони в свои руки и долго пытается согреть их дыханием, живым дыханием человека, но этого так мало, чтобы дать ей хоть толику тепла, чтобы она дожила до восхода солнца, способного на время излечить её. Почти исчез из её глаз тускло-золотой обод чужого зрачка. Он не понимает, как хрупкой тенью она успевает скользнуть рядом – и вжимается в него всем телом, и обхватывает его за шею девичьими руками, и сам не осознает, как уже гладит острые, судорогой сведенные лопатки, водит пальцами с загрубевшей кожей по угловатым плечам и нежным ключицам. Девочка, бедная девочка, совсем ребенок. Отданная на откуп чужой силе, которая заберет её – рано или поздно. И он думает только об одном: как бы согреть её. И если чтобы согреться, ей нужно чужое тепло, его тепло, то он может сделать это для неё. Он внимательно слушал тени, мелькавшие в его сне, и слишком хорошо понял, что они говорили ему. Жизнь дровосеков опасна и редко бывает долгой. Лесные дикие звери не прощают захвата своих территорий – и мстят следами острых зубов. Захвата своих суженых они не прощают тем паче – и мстят сделками хуже дьявольских. Ещё тогда, когда не отзвучал в ушах раскатистый злой рык, он точно знал, что никому не отдаст эту девочку, созданную для жизни под солнцем, а не в темной чаще. Ещё тогда он знал, что если им так нужна теплая кровь, то он отдаст свою. И сейчас, грея её своим теплом, прижимая её к себе – тело, лишенное тела; ловя каждый тихий стон, чувствуя, как неожиданно сильно впиваются ему в спину острые ногти, он вдыхает запах крови и страха с её волос и может только шептать: всё будет хорошо, всё будет хорошо. *** Утром, когда над вершинами деревьев поднялось бледно-желтое солнце, на лесной поляне с затухающим костром остались только двое – напарник дровосека, спящий молодецким крепким сном, и юная девочка с волосами цвета льна, обнимающая обеими тонкими руками старую и вытершуюся от времени мужскую кожаную куртку, пропахшую костром и потом. Это была единственная вещь, оставшаяся от молчаливого дровосека, смывавшего с неё бесовскую кровь. Открыв глаза, она не увидела его рядом, но, ещё ничего не зная – о, как нескоро ей предстояло узнать – не испытала ни страха, ни удивления. И никогда и никому не рассказывала она после, что тот, на чьей груди она засыпала перед самым рассветом, вскоре осторожно, стараясь не разбудить её, встал и исчез в темной пасти чащи. Она слышала сквозь сон зовущие его голоса и до последнего надеялась, что они лишь мерещатся ей. Впрочем, она вообще никому и никогда не сказала ни слова об этой ночи. *** И если когда-нибудь родится у меня дочь, пусть никогда не изведает она, какой ценой порой надо платить за жизнь. И если когда-нибудь… нет, нет, никогда. 13 сентября 2009.
полная версия страницы